Никто особо не разбирался, с кем нужно было драться. Во-первых, в адовом столпотворении из полусотни пьяных и полупьяных тел трудно было отличить своего от врага, а во-вторых, многие молотили друг друга лишь ради синяков. Старик был готов поклясться, что если для того бара, как для любого другого постоянные драки не были привычным явлением, то то был явно ненормальный бар. «Старая добрая пьяная потасовка, — сцепив ладони, Уильям ударил по макушке какого-то случайного завсегдатая и тут же отправил его в нокаут. — Прямо как во времена моей молодости».

И всё же, он не мог не поражаться смекалке перебежчика и его красноречию. Даже себя, став наёмников, он считал исключением из правил в этом — большинство псов войны, как и людей в Новом мире вовсе, не тяготели к знаниям. Они не желали ни развиваться, ни учиться, ни, что уж там, познавать новое. Как следствие, редко кто умел красиво говорить, редко кто хотел это делать, а времена, когда ребёнок больше не мог расшифровать аббревиатуру «США», приближались всё ближе и ближе.

Страшно было признавать, но образованность больше не считалась необходимой — мир сделался куда более простым, чем был во времена цивилизации. Можно было знать три языка, но проку от того, если на деле нужно было знать лишь пару видов съедобных грибов? Можно было бы исследовать всю историю «великой свободной страны», но в чём был смысл, если многие люди не знали даже того, что творилось у них за заборами? Можно было бы обладать навыками, достаточными, чтобы склонить толпу на свою сторону, но зачем, если всего-то нужно понимание того, куда бить, чтобы быстрее вырубить?

Того, что больше был похож на Лоррана, схватили под руки двое бравых молодых ребят и начали быстро и машинально наносить удары по грудной клетке. Переломы ребер, повреждения диафрагмы, отбитые почки — в лучшем случае. В худшем — пробитое лёгкое и смерть. Ровно через один миг какой-то залитый старик снёс всем весом одного из них, но избитому то уже не помогло — Лорран осел на пол и больше не вставал.

Айви схватил кто-то за плечо со спины и тут же об этом пожалел — парень перехватил ладонь противника и, резко дёрнув на себя, ударил того затылком, тоже вклиниваясь в общий бой. Хантер, увернувшись от бутылки, отлично осознавал, что его протеже в те секунды обосабливал собой всё грядущее поколение — в свои семнадцать он не знал банальной математики и даже родного языка, но зато отлично понимал, как драться, и знал, каково было убивать. Впрочем, никого, кроме них — поколения Уильяма — нельзя было в том винить. Младшие не стали ныть по поводу того, что им не дали знаний и воспитания — они просто приспособились.

Однако что-то требовалось взамен. Что нужно было человеку, не имеющему знаний? Пожалуй, простота. Именно она. Стоило дать любую упрощённую систему мира, объясняющую самые банальные действия и потребности, как он тут же верил, и не просил большего — как слухи о том, что всё, кроме США, лежало в ядерных руинах; как мысли, что больше ни в электричестве, ни в морали не было нужды. Стоило вбить в голову идею — патриотизм, идеалы или веру — как знания больше не были необходимы. Более того — они становились противопоказанными. Ведь… что делали знания? Они толкали к движению, к развитию. А движение мысли — это сомнение, критика, инакомыслие — всё то, что человек Нового мира так часто не мог себе позволить, если принадлежал к стаду. Потому и нельзя было сомневаться. Нельзя было спрашивать себя: «А зачем мы дерёмся в этот момент?» — нужно было просто бить, потому что били все. И все действительно били.

«Охрана!» — раздалось откуда-то из толпы. К тому моменту уже все из шестёрки, кроме Тима, были на полу. Кто-то разбил собою столы, получив многочисленные ушибы и сотрясение; кто-то налетел хребтом на барную стойку и, будто бы по магии сломанной спины, тут же упал на пол, взвизгнув от боли; а кого-то и вовсе просто затоптала толпа, выбив половину зубов, — нужно было лишь дать слабину, лишь на секунду упасть, чтобы потом уже не подняться.

Но только не Тим — он явно не мог позволить себе такой роскоши, потому что с его телом рухнула бы и его репутация. Он крепко стоял на земле, отбивая, без преувеличения, ленивые удары Джонса. Более того — низкорослый мужчина достал нож и всеми силами пытался хоть как-то задеть перебежчика — бесполезно. Хантер знал, что то было невозможно, что он сам остался жив после драки лишь из-за того, что Эммета интересовал Ви, но не более.

Как только раздался крик о том, что стражи порядка были на подходе, Ворон перестал играть — парой размашистых ударов он отбил руку с лезвием так сильно, что через звуки битвы можно было отчётливо различить хруст лучевой кости. Как только нож выпал из хватки, высший схватил запястье и, вывихнув то, ударил прямо по локтю — сустав вылетел. Через секунду уже вылетел ещё один — то самое запястье было вывернуто под слишком неправильным углом.

Схватив сломанную конечность и наступив на носок врага своей ногой, он начал резко и быстро ломать своего противника — челюсть, рёбра, колени, плечи, ключицы — всё то сопровождал монотонный, смертельно отвратительный хруст костей, пока тело превращалось в тряпичную куклу, нелепо свисающую в захвате. Лишь в тот момент, когда изо рта Тима полилась вязкая и немного коричневая пена, тот остановился, замерев в стойке для удара. Секунда, другая… Хан отчётливо понимал — не мог знать точно, но имел полное право предполагать: Джонс слушал, как останавливалось сердце его врага и наслаждался — нельзя было забываться о том, кем он был, даже при восхищении; нельзя было пропустить мысль о том, что он в любой момент мог перерезать кому-либо глотку просто ради веселья; нельзя было давать слабину.

— Скажем, что сам так упал, если спросят, — в тот момент, когда он обернулся, его улыбка действительно внушала страх. — А теперь пошли, пока нас всех не повязали.

Он отпустил тело, тут же упавшее на пол, взглянул на редких пьяниц, оставшихся в строю и не прекращающих драться между собой, да направился прямо к выходу — на его счастье, охрана