Шрифт:
Закладка:
– Твой, государь, первый дьяк Андрей Щелкалов лутче бы о мире со свеями поболе заботился. А то, тово гляди, вновь война зачнётся! – в отместку Щелкалову запальчиво выпалил Василий Шуйский, тряся жидкой бородой.
– По разумению, Великий государь, ежели нам с крымским царём, да с турским султаном воевать и Засечную Черту[22] крепить и на день отодвигать[23], то уж, конечно, тут надо с Римским кесарем роднить ся и дружить, – вновь высказался Годунов.
Страсти в палате то и дело накалялись. А государь Всея России самодержец, молча и со вниманием выслушивал каждого и пока не прерывал никого. Наконец, когда страсти стали сами по себе понемногу утихать, а бояре представили все свои доводы, государь Феодор Иоаннович несильно стукнул посохом по полу и этим прервал прения. Следом негромко, неторопливо, но твердо молвил:
– Выслушал вас сóдруги и бояре. Разумно есть с кесарем Римским нам о престолонаследии разговор вести. Большому же думскому дьяку Андрею Щелкалову велю с посылом кесарским объяснити ся, дабы тот отписал кесарю о заботах наших. Быти по сему.
* * *
Тёплое лето пришло в июне 1593 года на берега Белого Моря. Белые ночи превратились в сияющий солнечными бликами, немеркнущий приполярный день. Одетый в тёплый полушубок поверх сорочки, но без шапки русый, зелёноглазый отрок лет десяти стоит на песчаном берегу Мезенского залива и радуется жизни. У самого берега то там, то сям из песка проступают камни и валуны. Рядом с отроком согбенный старец-монах в длиннополой сряде и в клобуке, присевший на одном из нагретых солнцем камней. Прошла долгая, тёмная и источившая все внутренние силы души, зима. Отрок пытается охватить оком необозримую, сияющую и играющую под солнцем морскую гладь. Простор и приволье! Ласковый ветерок треплет золотистые вихры на голове мальчика и тому кажется, что никогда уже не придёт тёмная холодная, стужа, что всегда отныне будет лето и этот немеркнущий приполярный день. К берегу катит и плещет, не умолкающая летняя прибойная волна. Волны то бьют, то лижут прибрежные камни и валуны. Вдруг спокойная и, казалось, гладкая, как зеркало поверхность залива вскипает на всём протяжении вдоль берега мириадами серебристых блёсток, около них показываются чёрные головы каких-то морских зверей.
– Что сие, дядя? – с удивлением вскрикивает отрок.
– Сие – морской зверь, зовомый серком[24], – отвечает монах.
– Отчего ж серки те за един из глубин вод поднялись? – с непреходящим восхищением спрашивает мальчик.
– Серки, сыне, на сельдей охоту ведут. Они за един собираются, да плывут в море. В море набредают на косяк сельди и гонят его к берегу. А дле берега всплывают из глубин и бьют сельдей на мелководье, – с любовью и заботой в голосе наставляет и объясняет старец.
– Мудрено! Дядя, кто ж обучил серков охоте таковой? – всё спрашивает отрок.
– Сие – премудрость Божия! Токмо един Господь и разумеет, как устроено сие. Но одно явно – Творец наш Небесный не токмо род человеческий, но и морское зверье не оставляет, а наставляет его к жизни устроению. А серко энтот в Белом море для сельдей то же, что и кит в окияне, – рассказывает старец.
Неотвратимо наступает отлив. Вода уходит и обнажает близ берега громадных размеров подводные камни-скалы.
– Что сие, дядя Афанасий? – вновь спрашивает мальчик у старца, указуя на поднимающиеся из воды, обросшие тёмными водорослями глыбы.
– Сие – подводное камение, «лудами» зовомое. Как ходит на море большой взводень, и которые из этих каменьев выступают из-под вод, так в тёмную пору опасны оне для рыбаков и мореходов-трудников.
Рассказывает старец отроку и о том, что почти в двухстах верстах от Мезенского берега там далеко в заливе лежит большой каменный остров «Моржовец». От того берега отстоит остров на 28 вёрст. В окружности остров вёрст до сорока имеет. На том острову текут две реки с пресною водою – Золотуха и Рыбная. В начале ноября у берегов острова показываются льдины, а в ноябре – «торосы». Как становятся «торосы», то прекращается мореходство аж до месяца маия. Однако остров тот – единственное спасение для промышленных людей, унесённых льдинами, ибо льдины к острову тому течением несёт. А восточнее «Моржовца» лежит много песчаных высыхающих мелей, называемых «чайками», ибо много морской птицы кормится и живёт на тех мелях.
И отроку видится сказочный гранитный остров, поднимающийся из глубины вод, залитый потоками света, на котором спасённые люди радуются жизни и молятся Богу.
– Мелеет наше Белое море, государь мой, – продолжает рассказывать старец. – Когда молод был аз грешный, «чайки» те, намного меньше были.
– Отчего мелеет море? – спрашивает отрок, зевая, потирая глаза и крупную родинку у десного глаза на переносье.
– Господу угодно, что бы воды его в другое место ушли, а человекам острова дали, – отвечает монах, и внимательно посмотрев на мальчика, добавляет, – Ты, сыне, очеса то менее три, а то родинку сорвёшь!
Мальчик согласно кивает головой в ответ.
Час проходит за часом, но вечера всё нет, ибо стоит день. Отрок и монах, не замечая времени, всё бродят вдоль берега, обнажившегося из-под воды, и ведут разговор. И тут приходит прилив. Он наступает быстро и стремительно. Мезенский прилив – стихия! Вода катится валом высотою до 7–8 локтей – раза в два выше человеческого роста. Бурлящей водой мгновенно заливает все отмели и низменные берега рек.
Отрок с удивлением взирает на стихию.
– Отчего вода приходит, дядя Афонасий? – спрашивает он.
– Господом так устроено, сыне. Воды морския то приходят, то уходят, то собираются вместе, как воздух в персях человеческих, то разбегаются, егда воздух из персей исходит. Море живёт своею жизнею – словно дышит тако. Потому исчо и «Дышащим» зовётся наше Студёное море.
– Дивно сие, – молвит отрок.
– Идём отсель, сыновец мой! – повелительно молвит старец, и, взяв отрока за руку, ведёт его за собой подальше от берега.
– Давай позрим еще, дядя, – упрашивает отрок.
– Поидем ка к молитве, да к трапезе, государь мой. Пристало
