Шрифт:
Закладка:
— Тогда ответь, дежурный, как отсюда выбраться? — тут же воспользовалась случаем я. — Или кого лучше на помощь позвать?
— В такую глушь никто не явится, — злорадно объявил чертенок. — Надо к морю идти, на побережье. Там связь лучше.
— А какое тут море?
— Известно какое. Море Обид.
— И в какой оно стороне?
— Тама вон. Пойдем, провожу.
— «Тама», — передразнила я его. — Пойдем уж, горе мое, — я почему-то почувствовала к чертенку необъяснимую симпатию.
— Сама ты горе! — самолюбиво дернулся он, но послушно поковылял вперед. Я пристроилась за ним. Он шел и ворчал на ходу: — Не фиг было черта поминать. За базар отвечать надо! Ну, то есть за речью следить. А то если со стороны послушать — так вообще! Черт знает что говорите, а потом обижаетесь.
— Ты о чем вообще? — не выдержала я. — Идет ворчит сам себе, а мне ничего не понятно. Объяснил бы хоть.
— Не умею я объяснять, — пробурчал чертенок. — Мы академиев не кончали... Хочешь, лучше сказку расскажу?
— Конечно, хочу! — обрадовалась я. — А то меня дурные мысли одолели.
— Оно и видно, местность соответствует — язвительно сказал чертенок. — Ладно, слушай сказочку. Может, повеселеешь!
Сказка шестая
ИГРА СЛОВ
В уголке тихонько играли дети — Паша и Маша. А за обеденным столом пили чай и вели обстоятельные разговоры бабушки — Анна Федоровна и Валентина Степановна.
— ...Мои придурки живут при мне, как у Христа за пазухой, а еще недовольны, — рассказывала Валентина Степановна.
— А кто такие придурки? — спросила Маша у Паши.
— Я думаю, «придурки» — это которые при дуре живут. Ну, то есть при бабушке, — подумав, ответил Паша. — Это она нас всех так называет, ласково!
— А-а-а... А что такое «у Христа за пазухой»?
— Ну, это вот если ты куклу под кофту запихаешь и она там жить будет.
Маша тут же запихала пупса под кофточку и прислушалась к ощущениям.
— Павлик, куколке скучно, оттуда ничего не видно же! И мне она мешает, колется.
— Ты, Машка, еще маленькая. А взрослые очень любят что-нибудь за пазухой носить. Я сам слышал, как бабуля говорила про соседку: «У нее всегда камень за пазухой».
— А-а-а...
— ...Я за них так душой болею, так болею! — тем временем продолжала Валентина Степановна. — Дети же все-таки! Несмышленыши!
— Она это про нас? — спросила Маша.
— Нет, это она про родителей, — сокрушенно ответил Паша.
— Какие же они дети, если это мы дети? — удивилась Маша. — Разве у детей дети бывают?
— Бабушка считает, что бывают, — вздохнул Паша. — Она старенькая, ей виднее.
— Ну ничего себе! А зачем она о них душой болеет?
— Ну, так положено. Сначала человек немножко душой болеет, иногда только, а потом привыкает и всегда уже болеть начинает, и он становится «душевнобольной». А потом его в специальный домик отвозят, за город, где душевнобольные живут. Там за ними такие большие дяденьки в белых халатах ухаживают. Наверное, душу лечат. Я по телевизору видел.
— А-а-а! А чем душу лечат?
— Не знаю. Думаю, рентгеном просвечивают. «Душа — дело темное» — так бабушка говорит.
— А моя тоже говорит: «Чужая душа — потемки». Ага, наверное, рентгеном.
— Вот смотрю я на них — ну беспомощные же, пропадут без меня! Просто сердце щемит! — говорила Валентина Степановна, прижимая к сердцу недоеденную плюшку.
— А как это «сердце щемит»? — заинтересовалась Маша.
— Ну, не знаю... Наверное, как мама белье вешает. Прищепкой — раз! И прищемило...
— Ой! Больно, наверное?
— Наверное. Я себе палец прищемлял — больно было. И кожа посинела. А сердце вообще без кожи.
— Вы совершенно правы, голубушка, — говорила уже Анна Федоровна. — Я вот своих растила, думала, будет мне утешение в старости, но мои дети — сплошное божье наказание.
— А что это — «божье наказание»? — снова открыла рот Маша.
— Ну, это когда человек нагрешит много, ему Бог наказание посылает, — пояснил Паша. — Наверное, натворила чего-то.
— Бабушка? Натворила? А бабушки разве шалят? — снова разинула рот Маша.
— Просто так никто не наказывает, — назидательно сообщил Паша. — Значит, за дело!
— Ну да, наверное, разбила чего-нибудь. Или без спросу взяла.
— Ага. Машка, а у тебя родители беспомощные?
— Ты что, дурак? Очень даже помощные! Они мне всегда помогают, если я не умею. И учат быть са-мо-сто-ятельной. Вот!
— И меня мои учат. Странно, откуда тогда беспомощные взрослые берутся? Их родители ничему не научили, что ли? Надо обдумать...
И Паша ушел в раздумья. Тем временем за столом беседа продолжалась в том же ключе. Солировала Анна Федоровна.
— Я их растила, ночей недосыпала, кусок не доедала, все им, все им! И сейчас на них пластаюсь, как папа Карло.
— Паш, а Паш! А как папа Карло пластается?
— Как, как... Топором! Или рубанком. Про Буратино фильм видела? Ну и вот!
— Да... наверное, рубанком. У папы есть, он им доски стругает. Я сама слышала, как мама по телефону жаловалась, что бабушка с них каждый день стружку снимает. А топором дрова рубят. Это, наверное, уже когда совсем плохо будет — тогда за топор возьмется.
— Глупая ты, Машка. Нельзя топором, убить же можно. Пословица такая есть: «Не руби сплеча!»
— Паш, а почему она ночей недосыпала и кусок не доедала?
— А я знаю? Торопилась, наверное, куда-нибудь. На дискотеку, например. Или на свидание. И еще на диете сидела. У меня мама сидела, так всю еду на четыре части делила и только один кусочек в рот, а остальное — недоедала.
— Никакой жизни! — патетически завершила Анна Федоровна и залпом допила свой чай. — Только о них день и ночь думаю, беспокоюсь, их проблемами морочусь!
— Ей что, больше подумать не о чем? — загрузилась Маша. — Я вот про столько сразу думаю! И про куклу, и про гулять, и про то, как в школу пойду, и про вкусные пироженки, и про собачку, которую мне на Новый год обещали.
