Иван часто вспоминал Мансура. Когда тот уехал, их жилище словно вмиг опустело. Не с кем было даже поговорить. Бесконечные ночи то и дело пронзали визгливые голоса певцов, которые собирались вокруг дома Лансана. А Ивана мучил один и тот же кошмар: его друг, в балахоне и низко надвинутой шапочке, закладывает бомбу в аэропорту и расстреливает из «калашникова» людей, сидящих за столиками на террасах кафе. Но, несмотря ни на что, его восхищала отвага Мансура, и он искренне горевал о его отъезде.

В те дни у Ивана появился второй друг, резко отличавшийся от Мансура и в то же самое время чем-то напоминающий его. Он тоже был солдатом полиции, по имени Али – красавец ростом под два метра и со светло-коричневой кожей, поскольку его мать была из мавров. Однако он был объектом постоянных нападок и жестоких издевательств со стороны сослуживцев, которые завидовали его аристократическому происхождению. Отец Али был прославленный толкователь Корана, а мать – известная певица, которую сравнивали с великой Умм Кульсум[48].

Их дружба началась, когда их вдвоем направили на очередное задание. Они должны были поехать в Китá, маленькую далекую деревушку километрах в пятидесяти от Кидаля: там случился налет боевиков, всех мужчин поубивали, а овечьи стада угнали.

– Задание у нас, конечно, глупее не придумаешь, – заявил Али, усаживаясь в военный джип рядом с Иваном. – Если – что весьма вероятно – это была атака террористов, то к этому времени почти весь скот они надежно спрятали, а пару козочек с удовольствием зажарили где-нибудь в скалах.

– Не стоит тебе так открыто насмехаться, – заметил Иван. – Мало ли чьи уши услышат твои речи. В нашей казарме полно стукачей, готовых распускать любые сплетни, лишь бы выслужиться перед начальством.

– Ну ты-то к ним не относишься, – ответил ему Али и завел двигатель. – Я за тобой давно наблюдаю. Как там называется страна, откуда ты родом? Я ведь знаю, ты иностранец.

– Я из Гваделупы, – сказал Иван. – Но это как бы не настоящая страна, а заморский департамент Франции.

– Заморский департамент Франции! – рассмеялся Али. – Это что еще за хрень?

Иван стал объяснять особенности жизни у себя на родине и вдруг понял, что слово в слово повторяет речи, которые слышал от мсье Жереми, описывая полное унижений существование и безработную молодежь, обреченную на употребление наркотиков и насилие.

– Все ясно, – прокомментировал Али. – Эта страна – первый кандидат на освобождение. – После небольшой паузы он заговорил снова: – Если мы будем ехать все время прямо, то довольно быстро попадем в Алжир. А оттуда уже легко сесть на самолет до Франции или, еще лучше, до Бельгии.

– Франция? Бельгия?.. – растерялся Иван.

Опять эти разговоры о Европе, как о единственном месте, где имеет смысл начинать новую жизнь. Иван задал вопрос:

– Почему ты хочешь уехать именно во Францию?

Но Али ничего не ответил.

В деревне Кита проживало не больше сотни человек. На улицах никого не было. А в хижинах сидели и рыдали в голос несчастные женщины, чьих мужей убили при нападении.

– В одночасье мы лишились наших мужей и наших стад. Ну чем мы заслужили такую судьбу?..

– Совершенно очевидно, вы прогневили Господа, – сухо ответил им Али.

Когда они вернулись в Кидаль, Али сразу позвал Ивана к себе. Он с родителями жил в настоящем дворце: дорогие ткани, шелковые пологи, ковры тонкой шерсти, диваны, вместительные, точно саркофаги, – Али же выбрал себе самую тесную комнату, с низким потолком и почти без мебели, не считая кровати и нескольких пуфов из коричневой кожи. Иван быстро сообразил, почему трое младших братьев Али называют его «аятоллой»: тот не пил алкоголь, не курил, пять раз в день благочестиво совершал намаз, а в пятницу первым спешил в мечеть и в любую свободную минуту теребил свои четки, бормоча суры. Он позволял себе лишь две слабости: гурманство и, как и Лансана, – женщин. У него служил повар-марокканец, с виду – горбатый гном, вот он-то и готовил Али изысканные яства: тажины, цесарок в меду, фаршированную тыкву на «ложе» из специй.

Однажды вечером, без предисловий, он спросил Ивана:

– Ты ведь еще девственник, так?

Кровь бросилась юноше в лицо, и ответа не потребовалось.

– Я не видел, чтобы ты хоть раз обратил внимание на женщину. Или обернулся вслед какой-нибудь красотке. Такое впечатление, что ты их просто не замечаешь.

Иван, уже успев взять себя в руки, пустился в путаные объяснения:

– Дело в том, что я безнадежно влюблен в одну женщину, которая осталась в Гваделупе. Если я хотя бы посмотрю на другую, то буду считать, что изменил ей.

Али от души расхохотался.

– Даже не думай, что я поверю в эти небылицы. Все мужчины носят в душе образ недоступной женщины, которую они обожают и превозносят. Но это не мешает им испытывать наслаждение с другими, земными девицами. Так, значит, этот превосходный инструмент, что у тебя спереди, ни разу не применялся по назначению? Твердый, словно стержень, он никогда не проникал в потаенный женский бутон, чтобы извлечь из него дивную пену морскую… Это непостижимо!

На следующий день после этого разговора Али пригласил на ужин трех женщин, явно предназначенных для юного друга, – Рашиду, Уми и Эсмеральду. Все они были красивы – c пышными грудями, осиными талиями и литыми округлостями ягодиц, которые не могли скрыть их бесформенные пагнэ. Рашида и Уми были местными, малийками, а вот Эсмеральда – индианкой, из Керала. Она провела семь лет в одном храме, изучая позы для любовных утех, еще более дерзкие, чем в «Камасутре». Одна из этих ласк носила название «теленок» и настолько захватывала все чувства, что человек ненадолго сходил с ума. О другой – «колечках» – я даже не смею говорить здесь подробно.

Как только был съеден последний кусок, Али поднялся и велел женщинам:

– Доведите его до изнеможения. Примените все свое искусство. Ни о чем не забудьте – ни о ручных ласках, ни об оральных, ни о содомитских. Утомите его своим искусством. Пусть ни один кусочек его тела не останется без внимания.

После чего он закрыл за собой дверь и был таков. Эта первая ночь доставила Ивану незабываемое наслаждение, но в то же время и глубочайшее ощущение стыда. Ему казалось, что стоны, вздохи и крики, что исторгались из его тела, напоминали вопли борова, который ярился в своем логове. Когда все закончилось – а они занимались любовью несколько часов, – то