–Импровизируйте,– сказал Фичино, весело сверкая глазами.– Что наша жизнь, если не импровизация под музыку?

И Цинтия запела. Слова рвались наружу как смех, лопались пузырьками на кончике языка, пока небо на востоке не начало светлеть. Цинтия на миг задумалась, сумеют ли лошади сами найти дорогу, чтобы довезти их домой, и поняла, что ее это не заботит.

Ноги Цинтии знали дорогу от дома Риччи до Палаццо Медичи, а если б и не знали, ее бы это не заботило; на мосту через Арно ее не волновало, что они могут шагнуть за парапет и она утонет.

Витторио Риччи шел, опустив плечи, на несколько шагов впереди дочери. Он был в черном плаще, под стать настроению. Цинтия подняла голову; сентябрьское небо хмурилось. Город был слишком тихим, река слишком гладкой, весь треклятый мир занемел.

Во дворец Медичи их впустили сразу. Там тоже все было нехорошо. Цинтия слышала перешептывание слуг у себя за спиной, чувствовала затылком их взгляды. Она гадала, что будет, если выглянуть наружу: по-прежнему ли колонны стоят прямо и камни плотно прилегают один к другому и не плачет ли статуя Марка Аврелия бронзовыми слезами. Нет, император-философ был стоиком; он не заплакал бы, даже умри вся красота мира.

Лоренцо де Медичи лежал на диване, головой и ногами на пуховых подушках. Он был в просторном шелковом одеянии и до пояса прикрыт шелковой простыней. Он разговаривал с братом Джулиано иФранческо Сассетти, главным управляющим банка Медичи. Цинтия еще с порога услышала, как напряженно говорит Лоренцо.

–Хотел бы я знать, зачем моему доброму другу герцогу Сфорце потребовалось так много золота и так быстро. Только боюсь, я знаю. Сколько герцог уже должен?

–Согласно мессеру Портинари, около пятисот тысяч миланских лир… сто двадцать тысяч флоринов, Великолепный.

Цинтия чуть не ахнула. Риччи были не бедны, но весь их дом и мебель не стоили и десятой доли от этой суммы.

–Вообще-то,– сказал Лоренцо,– я не понимаю, как относиться к последним поступкам Галеаццо Марии Сфорцы – с тех пор, как те молодые идеалисты пытались его убить… А. Дотторе Риччи. Дотторина Риччи. Прошу входить.

Врачи вошли, Сассетти откланялся, чтобы уйти.

–Франческо.

–Великолепный?

–Напишите Портинари. Спросите, какие будут последствия ликвидации нашего миланского филиала?

–Великолепный, последствия будут…

–Сокрушительные. Знаю. Однако напишите Портинари, чтобы он просчитал цифры. Заверьте его, что при любом исходе он останется в нашем банке.

–А если герцог Сфорца услышит об этом предложении?

–Франческо,– очень торопливо проговорил Лоренцо,– если ушлый братец герцога не помер в одночасье, могу твердо сказать, что герцог услышит. И если я знаю Лодовико Сфорца, герцог прочтет ваше письмо раньше Портинари. А уж как Галеаццо Мария к этому отнесется… Что ж. Он знает, что однажды я затеял войну из-за квасцов, которые гораздо дешевле золота.

Сассетти кивнул и вышел, упрятав руки в длинные широкие рукава.

Лоренцо чуть сдвинул ноги, скривился.

–Итак, Джулиано, слишком поздно я понял, отчего дед никогда не ссужал деньгами правителей. Сфорца, потом король Эдуард и бедный Людовик, а теперь и младший Сфорца… Мы с отцом оба глупцы. Придворные глупцы.

Джулиано сказал:

–Управление деньгами – искусство и вто же время наука.

–Но не такая, какую Фичино может вычитать уПлатона… Извините меня, Витторио, Цинтия. Подойдите, гляньте.

Джулиано посторонился. Витторио Риччи поднял простыню. УЦинтии мороз побежал по коже, и она чувствовала, что Джулиано тоже похолодел. Младшему брату было шестнадцать, когда умер Пьеро Подагрик. Он видел. Он знал.

Витторио сказал спокойно:

–Вы не пропускали прием лекарства? Или, быть может, вы пили выдохшуюся настойку из старой партии? Или злоупотребили нездоровой едой?

–Нет, нет и нет. Проклятье, Витторио, я принимаю свою ложку лекарства, как пай-мальчик, с семнадцати лет. Сегодня утром я думал выпить две ложки, но…

Он закрыл глаза. Витторио ощупывал его колено.

–Хорошо, что не стали,– сказал Витторио.– Это было бы очень опасно.

«Да,– подумала Цинтия,– очень опасно для семьи Риччи».

–И тем не менее придется к этому прибегнуть. Небольшое увеличение дозы, пока… были ли у вас какие-нибудь нежелательные симптомы?

Лоренцо некоторое время молчал.

–Когда я ударился боком, на турнире – помнишь, Джулиано?– меня замутило. И я знаю, что меня тошнило, потому что моя рвота попала на шлем Бартоломео Ланци. Припоминаешь?

–Помню, брат.– Джулиано глянул на Цинтию, и его красивое лицо исказилось страхом.

–Не бойся, брат, у меня же нет лихорадки. Ведь нет же, Луна?

–Нет,– ответила Цинтия.– Тошнить может от боли.

–Итак, вас тошнило,– сказал Витторио.– А ваш стул?

Он говорил так спокойно, так бесстрастно. Цинтии хотелось его ударить. Ей хотелось завопить. Хотя если это будет продолжаться дольше, ей придется заголосить.

Витторио продолжал осмотр. Цинтия ждала, что Лоренцо задаст вопрос, который, она знала, он должен задать, но он молчал. Вопрос задал Джулиано, отведя ее в соседнюю комнату:

–Может лекарство действовать на него… как на отца? После стольких лет?

–Не знаю,– ответила она.– Может, просто…– И тут же плотно сомкнула губы. Она согласилась быть соучастницей, но не обещала усугублять преступление ложью, которая дается так легко. Даже молчание без всяких усилий становилось предательством.

Джулиано поглядел в пол и провел руками по и без того взъерошенным волосам. Он походил на смущенного молодого бога с доски Боттичелли. Ему требовалось лишь немного утешения, которого она ему дать не могла.

Они вернулись в комнату. Витторио Риччи упаковывал в черную сумку склянки с мочой и калом.

–Уничтожьте запас лекарства,– говорил он.– Я приготовлю новую настойку и принесу ее завтра.– Он закрыл сумку.– Идем, Цинтия.

–Вы не задержитесь, Цинтия?– спросил Лоренцо.

Витторио поднес руку к лицу, погладил щеки, прогоняя всякое выражение чувств.

–Если вы спешите…

–Я останусь,– сказала она.– Идите, отец.

Старший Риччи взял сумку, неловко поклонился и вышел.

Цинтия глянула на Лоренцо и решила не говорить ему лжи, даже если тот потребует сознаться в покушении на убийство.

–Подумали ли вы оПизе?– спросил он, и она успела задуматься обо всех возможных смыслах, прежде чем сообразила, что Лоренцо имел в виду лишь то, что сказал.

–Я… я не могу сейчас уехать.

Это было правдой.

–Что ж, я, наверное, рад. Особенно если кто-то должен ежедневно делать мне ванночки для ног… ой, улыбнитесь, Луна. Пожалуйста, улыбнитесь.