учительской расписание, где напротив фамилии каждого педагога были отмечены его уроки, выспросили у географички, когда проводятся селекторные совещания с департаментом и обыкновенные совещания с директрисой. Денис узнал у мамы, по каким дням они с И Дэ ходят на фитнес и маникюр. Потом, сидя в пиццерии над «маргаритой», мы свели всю эту информацию в одну таблицу и получили искомые данные – в какой день недели со скольки до скольки И Дэ занята и никак не может появиться у нас на вальсе. После этого мы стали назначать репетиции строго в эти дни и часы.

– Я уж запутался, когда тя ждать, когда нет, – недовольно говорил мне Рыжий. – Вы чо там с коротышкой каратистом мутите?

Я пропускала такие подколки мимо ушей, и мы шагали по улице в обнимку. Зимний холод ушел окончательно, солнце ударило сразу под 20 градусов. Из земли, еще вчера покрытой черной коркой растаявшего грязного снега, наперегонки лезли ярко-зеленые травинки. В один из таких жарких дней, когда у нас не было репетиции, потому что И Дэ была свободна, я отвела Рыжего в мамину квартиру, и мы наконец сделали это. Ничего чрезвычайного я не почувствовала, и оказалось, что мои одинокие фантазии дают мне гораздо больше, чем настоящий секс с живым парнем. Но сам факт того, что это произошло и я перешла на новый уровень своего существования и отношений с противоположным полом, чрезвычайно меня радовал. Теперь уже никто не скажет, что я чего-то не знаю. Теперь я могу пробовать и развивать эту сторону человеческой жизни – дорога открыта. Теперь…

– Тебе как, понравилось? – спросил Рыжий, глядя на меня и почесывая нос.

– Да-а, – с чистой совестью ответила я.

66

Лус меня позвала на день рождения. Приходи, говорит, больше никого не будет. Я, говорит, дни рождения не умею праздновать. Я тоже не умею, ответила я.

В назначенный час я стояла у нее на лестничной площадке с губной гармошкой в рюкзаке – купила ей в подарок. Дверь мне открыла Лусинэ – и за спиной у нее стояла толпа народу.

– Это мама, папа, Петя, Богдан, Лука, бабушка и дедушка, – представляла мне собравшихся Лусинэ.

Дедушка был розовый, лысый и с тяжелым пористым носом. Он вежливо мне улыбнулся, я протянула руку и представилась:

– Марта, еврей.

У меня, должно быть, тролль внутри сидит. Хорошо, что Петя, Богдан и Лука так вопили и скакали, что заглушили мои слова. Кажется, дедушка ничего не расслышал. Совершенно не изменившись в лице и не потеряв улыбки, он пожал мне руку. Зато расслышала Лусинэ и немедленно побагровела. Румяная, черноглазая и черноволосая, она была полной противоположностью своих родственников – бледных сероглазых блондинов. До сих пор я была уверена, что мама Лус должна быть армянкой (Лусинэ – армянское имя, как сказал мне папа), а отец русским, ведь как иначе объяснить фамилию Лус – Бирюкова? Но в этой семье на русских походили все, а на Лусинэ – никто.

Родственники рассосались по комнатам, чтобы нас не смущать, и с нами осталась только мама Лусинэ. Она проводила нас в гостиную, где был накрыт низенький столик на двоих, и принесла маленький торт, утыканный свечками. Я принялась разглядывать висящие на стенах фотографии – Лусинэ с братьями, Лусинэ с братьями и родителями, Лусинэ с братьями, родителями, бабушкой и дедушкой.

– Лусинэ у нас удочеренная, – сказала ее мама, с нежностью проведя по черной косе Лус.

Лусинэ уставилась на торт, а я уставилась на ее маму.

– Мы так детей хотели, а все никак, – продолжала ворковать та. – Нам посоветовали девочку взять, сказали, иногда помогает. Так и случилось, благодарение Господу, – и она перекрестилась и поклонилась пристроенному в уголке миниатюрному иконостасу, который я поначалу не заметила. – Через два года родился Богдан, потом Лука, а потом Петя. Подряд пошли. – Она засмеялась негромким смехом и сказала: – Пойду спички принесу.

Я проводила ее глазами, ошалев от такого откровения. Неужели она каждому встречному рассказывает, как они использовали Лусинэ в качестве катализатора рождаемости? Я перевела взгляд на подругу – та сжалась и повесила нос. А это ее день рождения, между прочим!

– Пойдем на улицу, – сказала я. – Погуляем. Пиццу съедим. Угощаю.

Лусинэ, не разжимаясь, с усилием кивнула. Я встала, взяла ее за руку и помогла подняться. Оставив торт на столике, мы вышли из комнаты, обулись, я взяла свой рюкзак.

– Мам, мы гулять! – слабым голосом крикнула Лус в сторону кухни, и мы быстро, пока нас не окликнули, выскочили на площадку и побежали вниз по лестнице.

Во дворе я остановила ее и сунула в руки губную гармошку.

– Тебе. Подарок. Играть легче, чем на пианино.

Лусинэ выдула из гармошки несколько нот.

– Ты извини, что я про еврея ляпнула, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.

Лусинэ кивнула, не отрывая губ от гармошки, и продудела стремительную и беспорядочную руладу. Потом опустила гармошку и сказала:

– Тот парень мне письма пишет, ждет. Мы летом увидимся. А дедушке про это не обязательно говорить – так мне мама сказала.

Мы пошли за пиццей, и Лусинэ по дороге дудела. Мама звонила ей два раза, Лус ответила, что все в порядке, но прямо сейчас она не вернется.

– Они хорошие, я их люблю, – сказала она мне, выключая телефон. – Без них я бы сейчас была в настоящей, адской, леденящей душу жопе.

Мы замолчали, и обе, должно быть, представили леденящую душу жопу, потому что расхохотались одновременно.

67

До выступления оставалось два дня, и я спешно ушивала платье. Мы взяли костюмы напрокат у костюмера кукольного театра – это была заслуга Лусинэ и ее мамы, дружившей с этим самым костюмером. Денису достались фрак и цилиндр от костюма Пушкина из экспериментального спектакля «Так думал молодой повеса». Слева на фраке, там, где сердце, белой краской были нарисованы пики – как на игральной карте. Ботинки Пушкина оказались Денису велики. От цилиндра он тоже отказался, хотя костюмер убеждал, что в цилиндре мужчины выглядят выше ростом. Тогда цилиндр забрала Лусинэ, и этот головной убор неожиданно хорошо подошел к ее кроваво-красному платью Пиковой Дамы. Я сперва выбрала платье пушкинской жены цвета слоновой кости, но оно было мне чересчур коротко. Пришлось взять платье Миледи из спектакля «Три мушкетера и вампиры абсолютизма» (тоже экспериментальная постановка) – длинное, жемчужно-серое, обсыпанное блестками и очень широкое. Я подумала, какого же размера должна быть актриса, играющая Миледи, но костюмер объяснил, что это платье не на актрису, а на куклу – очень высокую и большую, которая должна в определенных сценах спектакля внушать ужас и трепет. На поясе Миледи висели маленькие черепа из папье-маше, их глазницы были обклеены кусочками золотой бумаги. Костюмер предложил черепа пока что снять, но я закричала, что нет-нет, ни за что, это лучшее, что есть в этом платье.

Когда я принесла наряд домой, бабушка немедленно захотела его надеть и поехать к какому-то Андрею танцевать твист. Я еле объяснила, что мне это платье нужно для выступления, а после выступления бабушка сможет его поносить. Я села на кухне ушивать костюм, бабушка села напротив с бутылкой безалкогольного пива, которое купил ей папа, и стала за мной наблюдать. Папа стучал в своей комнате по клавиатуре, но потом вышел к нам посмотреть на черепа.

– Гулять хочу, – сообщила бабушка, приканчивая пиво. – Где ключ от двери?

– Вечер, – ответил папа. – Ты уже три раза сегодня гуляла. Статью допишу, будем книжку читать.

Бабушка вопросительно поглядела на меня.

– Я почитаю, пап, – сказала я. – Иди работай.

Он согласился и ушел, мы с бабушкой остались на кухне одни, и тут у меня затренькал телефон – звонила Ника. Она заговорила со мной, и я подумала, что она помирает от смеха – такой у нее был сдавленный и прерывающийся голос. Но, вслушавшись в то, что