Дарина перевела взгляд с меня на аппарат, зажмурилась от ласки, перехватила мою руку за запястье и сильно сжала:

– С нами! Если не сделаешь этого, что будет с нами? Возьми ее, посмотри. Сейчас. Ты сам говорил, что может такой возможности уже не будет. Давай! Сделай это. Или… или я ничего не расскажу тебе. Слышишь?

Рывком прижал её к себе, целуя волосы, гладя спину, и лихорадочно обдумывая, как поступить. Времени оставалось слишком мало, а мне предстояло обдумать две версии преступления. Одну – реальную, а вторую – ту, которую я должен был предоставить Лису в самое ближайшее время.

И сейчас всё зависело лишь от того, насколько полной информацией я буду обладать. В том, что она больше не проронит ни слова, я даже не сомневался – слишком явно читалось упрямство в сжатых губах и пронзительном взгляде.

Прижался к её губам, чувствуя солоноватый вкус слёз, и прошептал:

– Прости, малыш.

Приподнял её лицо, удерживая за скулы:

– Смотри мне в лицо, Даша.

Она напряжённо улыбнулась и подняла на меня взгляд. Я достал флешку очень быстро, а она не проронила ни стона, даже когда я обратно зашивал промытую рану. Вытащил микрофлешку из капсулы, вставил в свой ноутбук, временно включив защиту от считывания жесткого дика и записи.

Увидел лицо Дарины. Она говорила. Говорила со мной. Мне и в ее глазах…в них дрожит мое отражение, потому что она смотрит на фото. Она говорит… а я вижу, как киноленту каждое ее слово картинками в своем воспалённом воображении.

Сколько в ее словах боли – боль…Тонны боли, всепоглощающей, лишающей разума и силы воли. Вдохнул в себя эту боль, всю, до мельчайшей частицы. Забрать. Пусть останется со мной. Пусть вскрывает вены мне, не ей. Мой трофей.

– Максим…– едва слышным жалобным шепотом, по ее щекам там на флешке катятся слезы.

И от этого шёпота что-то оживает внутри меня. Нечто, давно похороненное. Сейчас, возрождаясь, оно причиняет ещё большие муки, скручивая в узел и заставляя тихо стонать, закусив губу до крови.

Её страх…Липкий, тяжёлый, от которого стыла кровь в жилах. Бездна отчаяния, накатывавшая на неё каждый день. Все эти полгода.

Безысходность, доводившая её до истерик и срывов. Разбитые стекла, содранные до мяса ногти, вырванные в агонии тоски волосы. Мучительные поиски ответов на вопросы обо мне, о нас… Горький изнуряющий плач наедине с собой. В спальне. За закрытыми дверями. Когда никто не видит слабость той сильной женщины, которую она играла все эти месяцы.

И эта опостылевшая игра, отнявшая все силы и желания, кроме одного.

Месть. Я буквально впитывал её жажду мести. Дикую, едва управляемую. Которая стала смыслом жизни, единственным, что придавал силы для дальнейшего существования. Я видел тот день, когда принял решение, видел циферблат часов её глазами, слышал биение её сердца, ощущал её слезы на собственных щеках.

Я на себе чувствовал ненависть, от которой сводило скулы и вскипали мозги. Ненависть, раздиравшую её на части и становившуюся неистовее изо дня в день.

И любовь…Она ворвалась в меня с такой силой, что захватило дух и выбило почву из–под ног. От неё кружилась голова, цепенело тело, сердце начало колотиться с огромной скоростью, разгоняя застывшую в венах кровь. Эта безумная любовь словно проникала под кожу, пробираясь к сердцу для того, чтобы поставить клеймо, чтобы никогда больше не быть отвергнутой мною.

И снова эхо в её мыслях выстукивает как пульс, как сердцебиение: "Максим". Мое имя ее голосом. Делая невозможное, убирая последние преграды, выстроенные когда-то. И камни из этих стен начинают с грохотом падать вниз, превращаясь на обледенелой земле в серые руины. Не было никого другого. Вся моя. Целиком и полностью. Каждой клеточкой тела и каждой частью её истерзанной мною души. Моя. Моя. Моя. Всегда. Вечно моя.

Я провалился в глухую пропасть. Я словно отключился, глядя на монитор остекленевшим взглядом.

Спустя время я слышал лихорадочный шёпот Дарины и вкус её слез на моих губах. А потом жаркое прощание и страстные поцелуи, когда я иступлено целовал её руки, глаза, волосы, губы и что-то шептал ей… успокаивая нас обоих, окунаясь к какое-то призрачное и скоротечное счастье. Такое чудовищное счастье для этого мертвого места.

И вот я стою перед Лисом, безучастно докладывая информацию, полученную от обвиняемой, делая упор именно на убийстве. И буквально через полчаса уже выхожу из его кабинета, получив позволение перевести её в камеру с более приемлемыми условиями. Отдал своим людям приказ сопроводить Валерию в новое место заключения и вышел из комплекса.

А уже ближе к утру я достиг мрачного грота далеко за пределами лагеря. Секретное место, которое я посещал каждый месяц в определённый день, проверяя, есть ли послание от Стефана. Радич обязан был оставить мне сообщение в случае опасности, грозившей членам моей семьи. Чего он по какой-то причине не сделал, позволив Дарине самой схлестнуться с Зарецким. Ну что же, если только всё сложится удачно, серб будет горько сожалеть о принятом решении.

Раз в три месяца он сам обязан был наведываться в эту пещеру и проверять, если ли послание от меня. Это было одним из условий молчания Ищейки о моём местонахождении. Именно когда Стефан его озвучил, я и понял, что не ошибся в нём. Ну что же, уже завтра как раз тот самый день, и Радич прибудет сюда. И уже завтра им с Андреем предстоит разобраться в послании, которое я оставил для них. Дарина – умная девочка, она оставила пути к отступлению…оставила нечто, способное взорвать размеренную жизнь этих роботов и заставить их оставить её в живых. Если только Андрей и Стефан успеют…

Я задвинул камень в уступе стены и вернулся обратно в лагерь. Грёбаная интуиция, никогда до этого дня не подводившая меня, противно нашёптывала, что мы на краю бездны.

***

Меня перевели в другую камеру. Она больше напоминала номер недорогой гостиницы. Но, в любом случае, это уже была комната, а не подвальное помещение. Только узкое окно с решетками напоминало, что я арестантка, и наглухо закрытые железные двери.

Я лежала на узкой кровати, аккуратно застеленной тонким шерстяным покрывалом, и смотрела на белоснежный потолок с включенной лампой дневного света. Этих перемен добился Максим. Я в этом не сомневалась. Сейчас, когда голод отпустил, когда я согрелась под кипятком в маленьком узком душе, я смогла думать. Точнее, анализировать. Если вообще в моем состоянии можно хоть что-то анализировать. Я не могла признать, что простила