Пустыми казались понятия, вдруг

Свой смысл поменяв на обратный,

Врагом обернулся товарищ и друг,

Противным стал прежде приятный.

Казавшийся честным – мошенник и плут,

Правдивый – во всем лицемерный.

Любовь – не любовь, а бессовестный блуд

Супругов, друг другу неверных.

И время летело куда-то назад,

Его идеалы развеяв,

Похмелью и в зрелые годы не рад,

А будет ли старость трезвее?

Мой лучший стих

Своих последних лучших строк

Я все еще не написал.

Уходят годы, только срок

Для них пока что не настал.

Как много лет в моем столе

Лежал нетронутым альбом,

И я о рифмах не жалел,

Хватало мне других забот.

Бывает, я писать спешу,

Успеть бы мне, не опоздать.

Вот, вот оно, а напишу –

И не хочу перечитать.

Но вдруг, в один прекрасный день,

Боюсь, что я ошибся вновь,

Что он со мной всю жизнь, как тень,

Мой лучший стих, моя любовь.

Мне кажется, в стихах он виден. В семье папа получил хорошее образование, это все от семьи шло.

Конечно, ведь все чаяния Николая Александровича были направлены на него, единственного ребенка, сына.

Я думаю, это не совсем так. По воспоминаниям папы, которые я помню, воспитывала их с тетей Таней в основном их бабушка Софа, мама бабушки Наташи. Она же с ними там жила. Кстати, она достаточно долго прожила, я даже ее хорошо помню, так как она прожила 99 лет и умерла в 1984 году. У нее тоже трагическая судьба, и этой темы тоже в семье очень боялись. Ее муж, отец Наталии Александровны, тесть Николая Александровича, в 1938 году был осужден по той нелепой, жуткой 58‐й статье. Он был объявлен шпионом четырех разведок (я это знаю, потому что, когда еще жила в России, обращалась в общество «Мемориал»). Статья была расстрельная, но его выпустили, потому что он выдержал все эти пытки, ничего не подписал, ни в чем не признался, никого не сдал. Его выпустили просто умирать. В это время Николай Александрович его обследовал, и, хотя тому было около 50 лет, было видно, что он не жилец, весь разбит. Когда Николай Александрович спросил его, что с ним случилось, то он ответил, что дал подписку не говорить. И через три месяца в трамвае он умер. В 1958 году он был посмертно реабилитирован. Бабушка Софа на Новодевичьем всегда Хрущеву ставила свечку. Она там на улице Щукина и жила и умерла, полгода до 100 лет не дожив. Умерла в какой-то степени нелепо: до последнего ходила, и, как многим москвичам, ей надо было обязательно утром идти в булочную, чтобы купить какую-то конкретную булочку с творожком, и в конкретной булочной, так как во всех других были какие-то не те. Меня всегда это умиляло. И когда она меня отправляла, то десять раз спрашивала, в какой именно я булочной была. В тот день она сама пошла из дома и, спускаясь с лестницы (а они на Щукина жили на втором этаже), упала и сломала шейку бедра. Ее положили в больницу, и так как там некому было ухаживать, то у нее началось воспаление легких, а от этого, видно, тромб оторвался, так что она умерла от воспаления легких.

Откуда вы знаете, что она детей воспитывала?

Так и она мне о папе рассказывала, как он, например, в детстве на деревянной лошадке скакал и говорил ей: «Я Руслан, а ты – моя Людмила». Николай Александрович много работал. Квартирка была всего две комнаты, одна из них – рабочий кабинет дедушки, а в одной комнате они фактически вчетвером жили – бабушка, дедушка и тетя Таня с папой. Одну маленькую комнату бабушка Софа занимала, а в соседних комнатах – папин двоюродный брат, сын Сергея Александровича, брата Николая Александровича, и его мать Татьяна Сергеевна Попова. Когда мы приезжали, там еще жили бабушка Софа, Татьяна Сергеевна (тетя Таня) со своим мужем дядей Кимом. Тетя Таня с мужем, кажется, в 1989 году получила квартиру в Ясеневе. С тех пор мы, естественно, приезжали уже в Ясенево.

С папой вы бывали на Щукина?

Да. У мамы в 1976 году были большие проблемы с ногой, нужна была операция, которую не то что в Коми, но и в Москве только в ЦИТО делали, и через Найдина мы ее туда устраивали, навещали, приезжали из Коми[55].

Отец не хотел вернуться в Москву?

Нет, он был все-таки состоявшимся человеком. Многие годы он работал как инженер-снабженец в лесотехническом предприятии. Постоянно по командировкам мотался, потом перестройка наступила. Папа тогда был избран депутатом муниципального собрания и трудился на этом поприще. Когда вся эта лесная промышленность благополучно развалилась окончательно, папе предложили возглавить (у него очень хорошие организаторские способности были) в Междуреченске жилищно-коммунальную службу. Последние свои годы он там и работал – директором ЖКХ и депутатом. Еще вел общественную работу. Он там оставил о себе очень хорошую память, и многие его до сих пор там как хозяйственника помнят. Ему было 59 лет, когда он умер.

То есть он поднимался в карьере и умер работая. Что вы можете сказать о его способностях, образовании?

Он владел английским языком. Помню, что задания всегда за меня делал. Еще помню, как он переводил мне итальянские оперы. Я его спрашивала: «Ты что, итальянский знаешь?» – «Нет, – он говорил, – только оперы понимаю».

Он что, пел их?

Нет, конечно. Мы жили в небольшом поселке, театра у нас не было, телевидение – две советские программы, но папа пытался меня культурно образовывать. Кстати, папа окончил музыкальную школу в Москве, хорошо играл на пианино. Были пластинки виниловые с классической музыкой, он сажал меня, заставлял слушать, и я тоже полюбила ее со временем. Оперы на итальянском языке он переводил, чтобы я понимала. У него очень хорошая память была. Он мне рассказывал, что ему поставили как-то двойку за изложение по русскому языку, так как просто запомнил все вплоть до запятой, а учитель решил, что он списал.

Про маму свою он говорил?

Он об этом не очень часто вспоминал. Вы знаете, у них с тетей Таней была не то чтобы обида на родителей, но было ощущение, что им чего-то недодали в детстве. У тети Тани немного другая история, она