формы! Два куска всего! Дробить?!

— Раздробите. Или, нет. Вот что: милейшая Вера Константиновна, примите от меня эту упаковочку в знак нашего с вами знакомства.

— Ну, что вы! Это невозможно.

— Без слов! У меня одна дочка. Хватит и одной упаковки.

— Нет, ну, право…

— Всё. Она ваша.

— Тогда я вам два целковых отдам.

— Ни в коем случае!

— Но я не могу так просто взять, Трофим Ильич!

— Я уже забыл про это.

— А я — нет! Я ваша должница.

— Хорошо. Коли должница, обещайте, что я смогу пригласить вас на чашечку чая.

— Прямо сейчас я не могу, мне на службу надобно.

— А вечером?

— Вечером… так. После восьми тогда.

— Замечательно! Вы где проживаете?

— Вон там, возле рыбного рынка.

— Так рядом! Вы — центровая пермячка.

— Да!

— Так. Заехать за вами?

— Упаси вас Бог! У меня ревнивый муж.

— Тогда предлагаю встретиться в «Куличе».

— Приятное местечко.

— В котором часу вам удобней?

— Ну… в четверть девятого.

— Прекрасно!

— Не забудете?

— Что вы, я же вам должна!

— Долг платежом красен!

— Святая правда! Ой… уже два часа! Все, я бегу! До вечера, Трофим Ильич!

— До вечера, Вера Константиновна!

Письмо

Здравствуй, любезная, милая сердцу и бесконечно дорогая сестра моя Софья Борисовна!

Пишет тебе единоутробная сестра твоя Прасковья Борисовна.

Шесть лет минуло, как покинула ты нас, дорогая моя, как выпорхнула пташкою из гнезда родового, шесть лет уж как маменька и Ванюша-братец и я, горемычная, живем без лучезарной улыбки твоей, без голоска твоего, колокольчику валдайскому подобного, без доброго, отзывчивого, правдолюбивого и вечнорадостного сердца твоего, без душеньки твоей нежной, чистой и богобоязненной, без сестринской и дочерней заботы твоей и молитвы. Молимся без тебя шестой годик по утрам и вечерам, ходим в церковь нашу без тебя, причащаемся без тебя, исповедуемся батюшке Юрию без тебя, говеем и разговляемся без тебя, празднуем светлые праздники без тебя, дорогая Сонечка, но и за тебя молимся всем семейством, горячо молимся за тебя, за дорогую Сонечку-птичку, за горлицу нашу сизокрылую, в дальних краях обретающуюся, а я самолично молюсь за тебя каждый раз ночью, когда ко сну отхожу, когда лежу-прилежу в постельке своей, лежу да и думаю про Сонечку мою родную, да и читаю три молитвы: «Богородице, Дево, радуйся», «Живый в помощи Вышняго» и «О путешествующих». Ибо мы с маменькой и папенькой верим, что вам с Цзо надоест в Хабаровске далеком, да и вернетесь вы сюда, в родное Изварино.

Дорогая сестрица моя! Не думала, не гадала я, что жить без тебя, сестрицы моей, будет так трудно и непросто, что жизнь моя будет теперь совсем другой, самостоятельной и сосредоточенной. Да и не то чтобы сильно самостоятельной, а вот будто взяли меня, девушку Прасковью, да и кинули в омут под названием Жизнь, а девочка Прасковья из Подмосковья плавать‑то в этом омуте привыкла токмо с сестрицею своею дорогой, за руку ее держась, ей помогая и себе, а сама‑то девушка Прасковья плавать хоть и училась, да пока еще не пробовала, и вот, стало быть, поплыла, поплыла, поплыла, вроде щепочки березовой, вроде и не тонет покамест, но страх‑то есть, Сонечка, страх‑то он, как волк серый, завсегда из лесу позыркивает на тебя, позыркивает, позыркивает, да не отпускает, и плыть‑то плывет Прасковья из Подмосковья по море-окияну по имени Жизнь, хоть и плывет одна уже седьмой годок, да плыть‑то ей покамест одной в окияне сем страховито, вот, сестрица родная, какое дело!

Всегда, Сонечка, мы были с тобою вместе — и когда в утробе матушки нашей лежали-полеживали, и когда опосля благополучного на свет Божий появления лежали в люлечке бок о бок, и когда в купель окунал нас покойный отец Софрон, креща в веру Христову, и когда первое причастие принимали из рук его с ложечки серебряной, и когда росли-подрастали в доме у матушки с батюшкой, и когда резвились во саду нашем, во огороде на травушке-муравушке под яблонями цветущими да под вишенками, да возле крыжовника любимого, из которого матушка варит такое вареньице вкусное, и когда в школу пошли, и когда вместе за партами сидели, когда арифметику учили, когда умную машину осваивали, когда бегали взапуски, когда в двенадцать палочек играли, когда собирали цветы, бабочек и листья, когда вышивали на подушечках птиц небесных, когда радовали батюшку с матушкой своими успехами школьными. Вместе мы с тобою, Сонюшка, были и после школы, когда ее окончили, когда сделались девушками на выданье, когда шили приданое, когда ходили на танцы, когда вместе женишков ждали-поджидали. А потом подстрелил тебя, первую, лебедь белую, в сердце добрый молодец Цзо Гэ, подхватил под белы рученьки да и увез к себе за тридевять земель, в далекий Хабаровск. И осталась сестрица твоя Прасковья из Подмосковья одна-одинешенька. Вот оно как!

Ты у нас самая красивая, хоть мы и близняшки. Тебя первой и подстрелили в сердце стрелою любовной. И слава Богу, Сонюшка! Я за тебя так рада, что сердушко мое сестринское раскрывается и цветет алым цветом Любови Сестринской.

Сонь, ты не сердись, что я так расписываю все чувствительно. Это я понарошку, по‑книжному. Я же не на бумаге пишу! Мне моя умная помогает. Ты же знаешь, я люблю по‑чужому писать. Так красивее и сердечнее получается. А то сама‑то токмо могу — здрасьте да до свиданица. И делаю я это все, Сонь, для того, чтоб тебе там почаще икалося на мой счет, а то ты там купаешься, как сыр в масле, нежишься с красивым Цзо на простынке китайской, милуешься, кушаешь сладкую свининку в ананасах, пьешь сливовое винцо наше любимое, да про все и вся забыла-позабыла. А Прасковья ревмя ревет в нашу старую подушку с птицами-синицами, ревет белугой белою.

Шучу!

Не реву я.

Все у нас благополучно, сестренка, все по‑купечески: отчим торгует, матушка дом содержит, Ванька в церковноприходскую школу свою бегает, Трезорка тявкает, а я баклуши бью. Хожу к Пономаревым, к Абрамовым, к Раиске Мильман да к дураку Озерову. Ничего пока со мною яркого не приключилось, ничего сотрясательного не произошло. Вера и Надя Пономаревы все кадрятся с китайскими военными, Маша Абрамова собирается поступать в Женскую Высшую школу, Раиса часто болеет, что‑то у нее с поджелудочною железою, а доктора точно сказать не могут. Озеров совсем спятил — ходит везде с умной машиной, делает «подарки», дурачится так, что оторопь берет: приперся в нашу солнцевскую школу на годовщину выпуска, съел что‑то для храбрости, пригласил десятиклассницу, стал с нею танцевать, а умная у него, как всегда, под