выходили неровные, загибались по краям. Говорил лейтенант тихо, помаргивал равнодушными глазами и подробно записывал в протокол ответы. Когда задавал вопросы, кожа на лбу собиралась, будто от натуги, в толстые морщины.

Орехов рассказал о ночной встрече.

— А он отпирается, — вздохнул лейтенант и вытер голову скомканным платком. — Знать, говорит, ничего не знаю… Вот, читай.

Он подал Николаю протокол допроса Тихона Катукова. Тот показывал, что той ночью был он дома и со двора не выходил. Лицо же разбил, упав с крыши сарая. Показания Тихона подтверждали жена и сосед, который собственными глазами видел, как Тихон Иванович полез чинить прохудившуюся крышу сараюхи, сорвался и упал лицом о телегу.

— Ты одно говоришь, а он другое. — Лейтенант спрятал протокол в сумку. — Агрономша в лицо никого не разглядела. Она Катукова с твоих слов винит… Упечь невиновного человека за решетку — дело нешуточное. Ты мне доказательства давай.

Лейтенант ворохнулся. Под грузным телом скрипнула старенькая табуретка.

Дядя Петя, сидевший наискосок за столом, оторвался от бумаг и сказал лейтенанту:

— Правду тебе парень говорит… Хошь знать, не будет он зря на человека клепать. Тишка в деревне каждому известен. У малого спроси, он тебе скажет, что это за прохиндей.

— Гражданин Катуков утверждает, что он тоже правду показал, — усмехнулся лейтенант. — Мало ли что у вас в деревне про кого болтают. Мне доказательства нужны.

Дядя Петя стал громко кидать костяшки на счетах. Орехов догадался, что уже не первый раз влезает бухгалтер в допросы, которые ведет милицейский лейтенант.

— Нет у меня доказательств, — сказал Орехов. — Что видел, то рассказал. Больше ничего у меня нет… Место, где ночью схватились, тоже хорошо не помню. Поискать бы, так время прошло, и дожди были.

Лейтенант неопределенно хмыкнул в ответ и устроил Николаю очную ставку с Тихоном.

На очной ставке Тихон все отрицал.

— Ты же с мешком от меня в саз ушел! — крикнул Николай Тихону, стараясь заглянуть в его круглые глаза. — Мешок унес!

— Во брешет как, товарищ начальник! — наливаясь темной кровью, вскинулся Тихон. — Во что придумал! Не-е, у меня доказательство против твоей брехни есть.

Тихон суетливо расстегнул карман, вынул бумажник и шлепнул на стол бумажку с фиолетовой печатью. Это была справка медицинской комиссии, удостоверяющая, что Тихон Иванович Катуков страдает пуповой грыжей.

— Я ведра воды не могу принести, — уставив на Николая обиженные глаза, сказал Тихон. — Криком кричу, без памяти по полу катаюсь, а ты на меня мешок навалил.

Тишка размахивал костлявыми ручищами, горячился, и в голосе его было торжество.

— Безвинного человека хочешь за решетку посадить!.. Не-е, власть разберется, что к чему. Я тебя за клевету притяну к ответу!

Когда Тихон ушел из конторы, дядя Петя с грохотом опрокинул костяшки на счетах и крутнул головой.

— Ловко, чертяка, воду мутит… Бумаженцией загородился. Ты не верь, лейтенант.

— Бумага насчет болезни — это считается доказательство, — сказал Мурашко. — С такой болезнью мешок не унесешь. У меня свояк грыжей пятый год мучается. Ни поднять, ни поднести не может… Здесь, пожалуй, концы не слепить, веревочек не хватает. Надо с другой стороны попробовать. С кем у вас Катуков водится?

Дядя Петя отодвинул в сторону бумагу и принялся рассказывать о знакомых Тихона. Лейтенант, уцепив в пальцах карандаш, старательно записывал.

— Тишка, хошь знать, здесь блоха малая, — добавил дядя Петя. — Ума у него недостаток. До своего он, конечно, допрыгается, дурень. Только копнуть тут надо глубже. По вершкам вы целите, по реденьким макушечкам.

— Кого ж, по-вашему, трясти? — взглянул на бухгалтера лейтенант.

— Не знаю, — ответил дядя Петя. — По отчетности полный ажур. Я каждую цифирку со всех боков общупал, каждый килограммчик на счетах пять раз пересчитал. Баланс сходится… На токах зерно крадут, на подвозке.

— Ладно, пощупаем и там, — сказал лейтенант и снова вытер платком вспотевшую голову. — Я ведь тоже хочу, чтобы у меня баланс сошелся…

Орехов, расстроенный, возвращался на стан. Зря потерял время с милиционером. Доказательства ему подавай, бумажки с печатью. Интересно получается: своими глазами видел, синяк еще не прошел, гимнастерка заштопана, а выходит, все зря. Правду сказал — не поверили, а Тишка-ворюга справочкой закрылся — и его теперь не прошибешь. И свидетелей выставил — ночевал дома. В милиции лейтенант, видать, не одни штаны просидел, а в людях не разбирается… Конечно, хорошо, что он мужик дотошный и на слово не верит. Не поверил Орехову, значит, не поверил и Тишке, разбираться будет. А Тишка, сукин сын, глазом не поведет, когда брешет… Может, не стоит «встревать» в дело с пшеницей?..

Тишка пришел к Анне Егоровне. Уселся в угол, подоткнул кулаком подбородок.

— Выручи, тетка, — попросил он. — Выдай бутылочку — душу утешить.

— Я вот тебя ухватом утешу, — огрызнулась Буколиха, ворочая чугунки в печке. — Мой сын воюет, а ты только водку хлещешь, статуй окаянный…

— Горе у меня, понимаешь… Горе.

— Горе… Бутылки не хватает… Катись в Калиновку к жениному свояку, он приветит… Гляди, Тишка, попадешь ты в беду с Артемкой-хромоногим. Не выучила того тюрьма. Пять годов отсидел, а возвернулся — и опять по темным делам крутить. Он ведь, налим, вывернется, а тебя, недоумка, подставит…

— Еще поглядим, кто кого подставит, — взъерошился Тишка. — Я, может, Артемия в десять раз хитрее. Я, может, только с виду такой…

— Завел ерунду лить, — усмехнулась Буколиха. — Будто уж я не знаю, какой ты есть… Окрутит тебя хромоногий, как слепого котенка.

— Ну его к бесу, Артемия. Обидел он меня, — зло сказал Тихон. — С того и выпить хочу.

— Это чем же он тебя обидел? — насторожилась Анна Егоровна.

Тишка пространно и путано стал высказывать обиду на Варвариного свояка, который не ценит его, не понимает.

— Во как, — посочувствовала Буколиха. — Первый дружок тебе был, а тут, выходит, насмеялся…

— Он у меня еще попомнит, — Тихон ощерился и стукнул кулаком по скамье. — Не нужен я ему стал теперь. Вчера именины справлял, ни меня, ни Варвару не пригласил… Как дело творить, так Тихон — туда, Тихон — сюда, а гулянку затеял — Тихон носом не вышел, Физиономия моя ему атмосферу портит. Других под ручки в дом ведет, а меня, свояка кровного, как шелудивую собаку, за пять верст обошел. Обязан он был меня в гости позвать.

— Это почему же? — спросила Анна Егоровна, еще больше насторожившись.

— Обязан — и все, — Тишка свернул цигарку и начал высекать кресалом огонь. — Ты думаешь, у меня голова соломой набита. А мы с Артемием такие дела проворачиваем, что тебе и не снились… Я для него жизни не жалею, а он на гулянку не пригласил. По всей правде разобраться, так мне у него в переднем углу надо