Шрифт:
Закладка:
Мировая экономика была поражена болезнью. Машина скрипела, останавливалась и вертелась вхолостую. Эта тяжелая болезнь дошла и сюда, в далекую снежную глушь: ведь в мире никто не живет в одиночку.
Что это за болезнь? Как лечить ее? Видимо, даже умные головы не могут прийти к общему мнению. На свете так много исцелителей, знахарей, неужели они ни на что не способны или, быть может, их не пускают к постели больного?
Даже здесь в далекой глуши вдруг пахнуло больничной койкой. Зарплата стала ниже, еда хуже, все изнурительнее становилась работа для тех, кому удавалось найти ее. А найти работу могли далеко не все и им приходится туго: врач уходит, целительный бальзам иссякает и больной становится все раздражительнее.
В стране произошло много необычного. Люди, словно озлобленные болезнью, натворили немало бед. Измучившись, изнервничавшись, они бросаются из крайности в другую, вымещают злобу на своих ближних. Рабочих избивали, убивали, вталкивали в машины и «катали» по стране[4]. Не жар ли это, не бред ли? Какой прок от винтовок и дубинок, от катания на американских автомобилях и ура-патриотических выкриков, от того, что с непокрытыми головами горланили песни? Хотя почему же: приверженцы коммунистических идей утихомирены, их газеты прикрыты. Теперь они лишены возможности провозглашать, что современный экономический уклад и общественный строй отжил свое время, прогнил, неизлечимо болен, что он корчится и уже стенает на смертном одре… Это последние припарки! Пилите доски, заготавливайте гвозди для гроба!
А буржуазная пресса трубит, что все зло от социализма и большевизма. Социализм проник уже всюду и отравил весь организм капитализма, вызвал в нем воспалительные процессы. Что Советский Союз продает все товары по бросовым ценам, ниже себестоимости, чтобы досадить буржуазному миру, подкопаться под него, вырыть ему могилу. Учти дескать и ты, лесоруб, в своем зимнем лесу, что коммунистическое правительство Советского Союза и тебя хочет заморить голодом! С этой целью оно продает несметные количества древесины по невероятно низким ценам, сбивает цены на лес. Приходится урезать зарплату, закрывать деревообрабатывающие предприятия.
Но читателям остается только удивляться: неужели Советский Союз вдруг стал таким могущественным? Ведь более десяти лет твердят о том, что он вот-вот рухнет. Неужели его промышленная мощь теперь сотрясает весь старый мир?
Однако читателю лучше не задумываться над этим, потому как подобные мысли могут быть замечены, и тогда горячую голову быстро остудят ошеломляющей ездой на автомашине и ударами дубинки.
Для Патэ Тэйкки эта зима оказалась трудной. Он чувствовал себя как бы между двух огней. С одной стороны капитал, с другой — труд. Как угодить обоим?
Он видел живущих впроголодь рабочих, слышал их ругань, и ругался сам. Некоторые из рабочих прибегали к уловкам, чтобы увеличить свой заработок, например, плохо окоряли бревна. И Патэ Тэйкка вынужден был заставлять их переделывать работу и для него это было так же горько, как и для рабочего. Многие рабочие видели причину всех бед только в нем, мастере компании. На нем они срывали свое зло, проклиная его, господскую собаку, за глаза и даже в глаза. И это было досадно.
Однажды Патэ Тэйкке пришлось схватиться с Пастором, работавшим на его участке.
— Ты, Пастор, не первый раз окоряешь бревна и знаешь, что такая работа не годится. Переделать!
— К чертовой бабушке! Ты что, доволен, что тебя поставили выжимать пот из рабочего человека? Рабочего и в хвост и в гриву! Заработок стал ни к черту, а работай до седьмого пота! Это уж как пить дать. Или может ты хочешь отыграться на мне за то, что я уже однажды хоронил тебя со всеми почестями…
— Пастор, ты толковый парень и знаешь, что это не от меня зависит. Это исходит оттуда свыше, и я должен выполнять свои обязанности, как и ты.
— Но ты опустился до того, что стал господским псом. Ты закручиваешь гайки, выжимаешь из нас пот…
— Так же как и ты! Нами повелевают одни и те же побуждения: мы вынуждены либо унизиться и подчиниться, либо возвыситься и вознестись на своем ремне на верхний сук какой-нибудь сосны! Вот и весь выбор!
Пастор поостыл. Патэ Тэйкка предложил ему закурить, и они присели на бревна, которые Пастору предстояло окорить заново.
— Они еще пишут о принудительном труде в Советском Союзе… А у нас свобода — совать голову в петлю. Я вкалываю, как деды в старину, и, ничего не скажешь, на хлеб хватает! Один заработаешь — один и съешь. А кончится сезон, не будет работы, так черт его знает, останется ли в окончательный расчет на кружку бражки… Тут, брат, и такой безалаберный, как я, призадумается. Другое дело, если бы я знал, что и господам нашим приходится очень туго, что они не потягивают шампанское и не развлекаются с женщинами на мягоньких диванчиках. Не станешь же ты утверждать, что и наш работодатель не пользуется случаем?
— Да кто его знает! Наша компания, акционерные общества Финляндии, конечно, не целиком повинны во всех тяготах. Причина не в них, она кроется глубже. Но и они, безусловно, пытаются переложить как можно больше на плечи рабочих. Они знают, что масса людей не имеет никакой работы. А голод и дятла заставит долбить дерево, хотя под корой не всегда оказываются личинки…
— Да, лесорубов хоть отбавляй! И новые подрастают. Видно у нас спать ложатся, да не всегда спят. А вот рост промышленного производства не поспевает за производством населения…
Действительно приходилось удивляться, откуда только берутся лесорубы. Они все прибывали на участок, многие приходили на лыжах за сотни километров без пенни в кармане, голодные. Их принимали, хотя рабочих было уже больше чем достаточно. Бараки переполнились до отказа, и рабочие сами решили поговорить об этом с инспектором. Попадались и пройдохи, которые, получив аванс в несколько десятков марок, даже не приступали к работе, а втихомолку скрывались. Это отражалось на кармане мастера.
— Я слышал, — продолжал Пастор, — как вы однажды вечером беседовали с кассиром о развитии. Я уже тогда подумал, что развитие человека пошло не по тому пути. Если бы человек нес яйца, как птица, было бы намного легче. С этими симпатичными известковыми коробочками можно было бы свободно обращаться, свободно решать, сколько из них следует вызвать к жизни. А в такие времена, как сейчас, можно было
