18

Лошадка легко бежала по накатанной в снегу дороге. В санях, на ворохе сена, возлежал в тёплом тулупе Макар Авдеевич Куприянов.

Когда до деревни осталось несколько километров, лошадь неожиданно занервничала и стала сбавлять ход. Необычное поведение животного насторожило Куприянова.

– Эй, что с тобой, коняга? – забеспокоился он. – Волков, что ли, почуяла, животина безмозглая?

Привстав, Куприянов извлёк из-под себя ружьё, проверил в стволах патроны и осмотрелся.

– Волков вроде не видать, – успокаивая себя, проговорил он. – И впереди на дороге я никого не вижу. Эй, коняга, а ну поспешай. До деревни уже рукой подать, и мы с тобой изголодались, да и намёрзлись тоже.

Он подстегнул лошадь вожжами, но она продолжала упрямиться.

– Эй, да что на тебя нашло, животина? – воскликнул возмущённо Куприянов. – Желаешь, чтобы я взял кнут и хлыстал тебя для поднятия прыти?

Он отложил ружьё в сторону, взял кнут, замахнулся, и вдруг… Кто-то вырос сбоку из сугроба и запрыгнул к нему в сани.

У Куприянова душа ушла в пятки. Он не понял, что случилось, и инстинктивно попытался отбиться от «попутчика». Не зная, с кем имеет дело, с человеком или зверем, содрогаясь от ужаса, Макар истерично завопил:

– Э-э-эй, кто ты? Э-э-эй, чур от меня, чур!

Тяжелый удар по голове, и Куприянов, хрипя и дёргаясь, потерял сознание.

* * *

Куприянов открыл глаза и поморщился от сильной головной боли. Он попробовал пошевелить руками и ногами, но они были крепко связаны. Закрыв глаза и превозмогая боль, он попытался сосредоточиться. Сидящий впереди человек управлял лошадью.

– Эй, ты, – прохрипел он в спину вознице, – кто ты такой? Почему ты напал на меня, и…

Управлявший лошадью незнакомец услышал его и крикнул, не оборачиваясь:

– Кто я? А демон я неприкаянный! Ловлю ночами людишек заблудших и на погибель их веду!

Услышав ответ, Куприянов затрясся от страха. У него всё пересохло в горле, и зубы застучали как палочки по барабану.

– Э-э-эй, разбойник! – позабыв о головной боли, завопил он. – А ну останавливай лошадь и освобождай меня от пут.

– Не ори, не мешай мне думать, как сгубить тебя, грешник! – прикрикнул на него незнакомец. – Или в поле завезти подальше от дороги и засыпать снегом вместе с санями и конём? А может быть, в лес податься и волкам отдать на съеденье? Что выбираешь, скажи?

Куприянов промолчал. У него пропал голос. Спазм парализовал горло, и он едва дышал.

– Молчишь, сквалыга? – захохотал возница. – А я знаю, что с тобой сотворить! Я сейчас прокачу тебя с ветерком, да так, чтобы дух из тебя вылетел вон. Ежели не подохнешь, то в реке утоплю! Как, нравится тебе эдакое моё решение?

Он замахнулся кнутом и с силой хлестнул по крупу лошадь. Не привыкшая к такому обращению, она взбрыкнула от боли и помчалась вперёд, закидывая задние ноги.

– Придержи, не губи скотиняку, ворог! – обретя дар речи, завизжал в панике Куприянов. – Я ж… Я ж…

Полозья обо что-то ударились, сани подпрыгнули, и он едва не вылетел из них в придорожный сугроб.

– Что, не навалил в штаны ещё, супостат? – хохоча, прокричал возница. – Видишь, какое я тебе удовольствие оказываю перед смертушкой лютой? Мчишься по снежку, да в лёгких саночках! Сейчас ходу прибавлю, и небеса в овчинку покажутся, а землица колесом пойдёт! Вот это езда, дух захватывает! Там, в аду кромешном, ты ещё долго вспоминать её будешь!

Громко хохоча, он безжалостно хлыстал кнутом лошадь, и она, обезумев от боли, неслась во всю прыть, на которую только была способна.

– П-придержи… н-не губи, – простонал Куприянов. – Ты же не только меня, но и себя угробишь.

– Придержать? – прекратив хохотать, ухмыльнулся возница. – Да ты что? Я не могу отказать себе в удовольствии мчаться сравнимо с ветром!

Куприянов в отчаянии хватается связанными руками за бортик саней.

– Чего ты хочешь от меня, разбойник? – хрипит он сорванным голосом. – Ты же неспроста меня эдак допекаешь.

– Тебя в аду допекут, собака! – выкрикнул возница. – А я лишь покатаю тебя, вдосталь потешусь, и… А ну держись, душа вражья!

Куприянов больше не кричал. С закрытыми глазами он, съёжившись на дне саней, причитал и молился. Мимо с большой скоростью проносились деревья, сани неслись уже вдоль речного берега.

– Ну что, по сердцу тебе поездка наша? – точно из колодца, прозвучал вдруг голос возницы. – Сейчас так похлещу твою коняку, что крылья у неё вырастут!

– Постой, уймись, проси, что надо, тать? – взмолился едва живой от страха Куприянов. – Я всё отдам тебе… Всё, всё, что только попросишь. Только останови лошадь, ради Христа останови!

– Рад бы, да не могу! – будто не слыша его мольбы, продолжил издеваться возница. – Я же не Господь Бог, а демон! Это Бог прощает кающихся грешников, а я… Я гублю их плоть, а души с собой в ад забираю!

С громким хохотом он щёлкнул кнутом и хлестанул вдоль спины лошадь. Несчастное животное взвилось на дыбы и рванулось вперёд, едва не опрокинув сани.

– Оставь, останови лошадь, бесовское семя! – скулил в отчаянии Куприянов. – Богом молю, останови! Я же… Я же ничего тебе не сделал…

– Что, не помогают молитвы, грешник? – прокричал возница, замахиваясь кнутом. – Бог помогает чистым душою людям, а не таким, как ты, хапугам и завистникам!

Торчащие из сугробов верхушки колючих кустов чилиги хлыстали Куприянова по лицу и связанным рукам. Свистел, щёлкал кнут в руках демонического возницы, и сани мчались в чёрную ночную мглу. Куприянов кричал в отчаянии и подпрыгивал в санях, как мячик. Подгоняемая кнутом обезумевшая лошадь мчалась вперёд, и вдруг… Резким рывком она свернула влево. Бешеный темп швырнул сани в сторону и… С замирающим сердцем Куприянов осознал, что вместе с санями он проваливается в бездну.

* * *

Настала полночь. В окнах деревенских изб давно погасли огоньки, и только в избе Звонарёвых горели лампадка у икон и свеча на столе.

Матвей Кузьмич и Марфа Григорьевна со слезами на глазах молились. Обращаясь к святым, они просили их образумить «ополоумевшего» сына, который ещё с вечера оделся потеплее и куда-то ушёл.

Закончив молиться, они встали с колен и ещё некоторое время стояли, глядя на иконы и думая каждый о своём.

– Кабы знать, где сейчас Силашка наш, – вздохнув и перекрестившись, первым прервал молчание Матвей Кузьмич. – Ни словом, ни полсловом не обмолвился, куда подался и по какому делу пошёл.

– Сердцем беду чую, – всхлипнула Марфа Григорьевна. – Сдаётся мне, что сынок наш, неслух, к Макарке-злыдню подался, чтоб ему пусто было.

– И