Опьяненные этими победами, лидеры Конвента приняли два взаимодополняющих решения: расширить территорию Франции до ее «естественных границ» — Рейна, Альп, Пиренеев и морей — и завоевать пограничное население, пообещав ему военную помощь в достижении экономической и политической свободы. Отсюда и смелый декрет от 15 декабря 1792 года:

С этого момента французская нация провозглашает суверенитет народа [во всех сотрудничающих регионах], подавление всех гражданских и военных властей, которые до сих пор управляли вами, и всех налогов, которые вы несете, в какой бы форме они ни были; отмену десятины, феодализма… крепостного права…; она также провозглашает отмену среди вас всех дворянских и церковных корпораций, всех прерогатив и привилегий в противовес равенству. С этого момента вы — братья и друзья, все — граждане, равные в правах, и все одинаково призваны управлять, служить и защищать свою страну».10

Этот «Эдикт о братстве» принес молодой республике множество проблем. Когда завоеванные («освобожденные») территории обложили налогом, чтобы поддержать французскую оккупацию, они пожаловались, что одного хозяина и его налог заменили другим. Когда церковная иерархия в Бельгии, Льеже и Рейнской области, привыкшая долгое время удерживать или разделять правящую власть, увидела, что ей брошен вызов как в теологии, так и во власти, она объединилась, преодолевая границы и вероисповедания, чтобы отразить и, по возможности, уничтожить Французскую революцию. Когда 16 ноября 1792 года, чтобы склонить антверпенских купцов на сторону Франции, Конвент постановил открыть Шельду для судоходства, тогда как Вестфальский мир (1648) закрыл ее для всех, кроме голландцев, Голландия приготовилась к сопротивлению. Монархи Европы восприняли обещание конвента как объявление войны всем королям и феодалам. Начала формироваться Первая коалиция против Франции.

Конвент решил сжечь за собой все мосты, предав Людовика XVI суду за государственную измену. С 10 августа в Храме находилось в полугуманном заточении большинство членов королевской семьи: король — тридцать восемь лет, королева — тридцать семь, его сестра, «мадам Елизавета», — двадцать восемь, дочь, Мария-Тереза («мадам Рояль»), — четырнадцать, а сын, дофин Луи-Шарль, — семь. Жирондисты делали все возможное, чтобы оттянуть процесс, так как знали, что улики заставят их осудить и казнить, а это усилит натиск держав на Францию. Дантон был согласен с ними, но новая фигура на сцене, Луи-Антуан Сен-Жюст, двадцати пяти лет от роду, привлек внимание Конвента своим страстным призывом к рецидивистам: «Людовик сражался с народом и потерпел поражение. Он варвар, иностранный военнопленный; вы видели его вероломные замыслы….. Он убийца Бастилии, Нанси, Марсова поля… Тюильри. Какой враг, какой иностранец причинил вам больше вреда?»11 Этот выпад мог бы заставить благоразумного человека задуматься, но 20 ноября железный ящик, обнаруженный в стене королевских покоев в Тюильри и принесенный Роланом в Конвент, убедительно подтвердил обвинение в государственной измене. В нем находилось 625 секретных документов, которые раскрывали отношения короля с Лафайетом, Мирабо, Талейраном, Барнавом, различными эмигрантами и консервативными журналистами; очевидно, что Людовик, несмотря на свои заверения в верности конституции, замышлял поражение Революции. Конвент приказал набросить вуаль на бюст Мирабо; якобинцы разбили статую, увековечившую память Мирабо в их клубе. Барнав был арестован в Гренобле; Лафайет бежал в свою армию; Талейран, как всегда, скрылся. 2 декабря некоторые делегаты от секций выступили перед Конвентом и потребовали немедленного суда над королем; вскоре Парижская коммуна направила решительные рекомендации в том же духе. 3 декабря к ним присоединился Робеспьер. Марат внес предложение о том, чтобы все голосование на суде проводилось голосом и публично, что поставило колеблющихся жирондистов во власть санкюлотов на галереях и на улицах.

Судебный процесс начался 11 декабря 1792 года перед полным составом Конвента. По словам Себастьяна Мерсье, одного из депутатов, «задняя часть зала была превращена в ложи, как в театре, в которых дамы в самых очаровательных нарядах ели айс и апельсины и пили ликеры….. Можно было видеть швейцаров… сопровождающих любовниц герцога Орлеанского».12 Королю показали некоторые документы, найденные в шкатулке; он отрицал свою подпись и всякое знание о шкатулке. На вопросы он отвечал, ссылаясь на провалы в памяти или перекладывая ответственность на своих министров. Он попросил отсрочку на четыре дня, чтобы дать ему возможность нанять своих адвокатов. Кретьен де Малешерб, защищавший философов и «Энциклопедию» при Людовике XV, предложил защищать короля; Людовик с грустью согласился, сказав: «Ваша жертва тем больше, что вы подвергаете опасности свою собственную жизнь, хотя и не можете спасти мою».13 (Малешерб был гильотинирован в апреле 1794 г.) Тем временем агенты иностранных держав предложили купить несколько голосов для короля; Дантон согласился выступить в качестве агента по закупкам; но требуемая сумма оказалась больше, чем их величества были готовы выложить.14

26 декабря Ромен де Сез представил аргументы в пользу защиты. По его словам, Конституция не давала депутатам права судить короля; он боролся за свою жизнь в рамках своих человеческих прав. Он был одним из самых добрых и гуманных людей и одним из самых либеральных правителей, когда-либо восседавших на троне Франции. Неужели депутаты забыли о его многочисленных реформах? Разве не он открыл Революцию, созвав Генеральные штаты и предложив всем французам рассказать ему о своих обидах и желаниях? Обвинители ответили, что король договорился с иностранными державами о поражении революции. Почему же должно быть сделано исключение, ведь виновный в измене человек унаследовал трон? Пока он жив, будут плестись заговоры, чтобы вернуть ему власть до революции. Было бы хорошо показать пример, который могли бы взять на вооружение все монархи, прежде чем предавать надежды своего народа.

Голосование о виновности короля началось 15 января 1793 года. Из 749 членов 683, включая его кузена Филиппа д'Орлеана, высказались за осуждение.15 Предложение вынести этот вердикт на ратификацию или отмену народом Франции через первичные ассамблеи было выдвинуто Робеспьером, Маратом и Сен-Жюстом и было отклонено 424 голосами против 287. «Обращение к народу, — сказал Сен-Жюст, — не будет ли это отзывом монархии?» Робеспьер давно выступал за демократию и всеобщее мужское избирательное право, но теперь он не решался довериться им; «добродетель, — говорил он (имея в виду республиканский пыл), — всегда была в меньшинстве на земле».16

Когда 16 января был поставлен последний вопрос — «Какой приговор вынес Людовик, король французов?» — обе фракции разразились на улицах беспорядками. Там и сям на галереях толпа выкрикивала смертный приговор и угрожала расправой