Они пришли за калымом.

— Так, салабоны, — объявил один из них, рыжий крепыш на полголовы ниже меня. — Мы своё отслужили, а вы ещё ни х… пороху не нюхали. Как поётся в песне: через две зимы, через две весны… — он закашлялся, — короче, деньги, гражданский шмот, бритвы, у кого есть, сдаём на кичу. Вам ближайшие семьсот тридцать дней они будут ни к чему, а нам всё это на гражданке пригодится. Хавку и бациллу туда же. Вам теперь солдатская пайка положена, привыкайте, сосунки.

Кто-то пытался возмущаться, но зря — на таких набрасывались всем скопом, лупцевали от души, валили на пол, плевали…

Честно говоря, я не знал, что делать, и наблюдал за происходящим со своих нар, как и большинство других новобранцев, не вмешиваясь. В конце концов дембеля подошли и к моей кровати.

— А ты чё разлёгся, салага? — спросил рыжий, пиная мою кровать. Я лежал на верхнем ярусе, подо мной никого — куда делся мой сосед, понятия не имею.

— Тебя колышет? — ответил я, продолжая лежать, как лежал, хотя и понял — без драки не обойдётся. Впрочем…

Эти клоуны, конечно, были без минуты дембелями, но армия, похоже, ничему толковому их не научила. Когда растёшь на улице, быстро учишься определять потенциал возможного противника. Эти мне были не особо страшны.

Вообще говоря, когда человек угрожает, лезет на рожон, в ста случаях из ста он делает это со страху. Агрессия — вообще признак страха.

— Так, я не понял! — возмутился рыжий. — А ну, быстро слез, щегол борзой!

Я даже отвечать ему не стал — просто спрыгнул с нар, попутно заехав хаму пяткой по уху. Приземлился, правда, не очень устойчиво и чуть за это не поплатился — дружки рыжего немедленно атаковали.

К счастью, драться в проходе между двухъярусными койками в одиночку удобнее, чем толпой. К тому же эти фраера были солидно накачаны местной самогонкой, которую, вероятно, поставлял им вышедший на пенсию специалист по химоружию. Прежде чем меня скрутили, я отправил на отдых на грязном полу с полдюжины дембелей, отобрав у них ремни, а одного даже лично познакомил с кирпичной стенкой, оставив на побелке кроваво-красный мазок.

Тем не менее численное превосходство играет свою роль всегда или почти всегда, а я ведь действительно был, по их меркам, салагой. Меня всё-таки скрутили и хотели было порешить, уж очень я их разозлил, да не тут-то было. Примчался какой-то офицерик с дежурными, всех растащили по разным сторонам, а потом…

А потом началось странное. Меня отправили на гауптвахту, «губу» по-нашенски. О том, что так делать было нельзя, я узнал намного позже. Я ещё не принёс присягу, и отправлять меня на гауптвахту было нарушением устава. Впрочем, уже на «губе» мне сообщили, что, поскольку я ещё не состою в рядах нашей армии, меня передадут в УВД буквально завтра. А это означало ни больше, ни меньше возвращение за решётку.

Впрочем, тюрьма меня уже ожидала — помещение гауптвахты отличалось от КПЗ только тем, что народу тут было меньше, а камера, куда меня зашвырнули, оказалась вообще пуста. Возможно, надо было возмущаться, пытаться как-то прояснить ситуацию, выяснить, в конце концов, почему взяли меня, а не тех, кто напал на нас, но…

Мы все с детства знаем, что плетью обух не перешибёшь, а идти против рожна — себе дороже. Невозможно тягаться с Левиафаном, как философ Локк, книги которого я прочитал тоже в тюрьме, называл государство. На самом деле Левиафан не обязательно зол. Иногда он может быть добрым и хорошим, но люди столь малы и ничтожны перед ним, что порой он давит их, не замечая. Бороться с ним — всё равно что драться с ливнем или пинать несущуюся на тебя лавину.

Некоторых людей судьба упорно загоняет в жернова. Почему? Кто знает? Может, за какие-то грехи предков, может, потому, что, если такого человека не остановить, он станет кровожадным зверем. Иногда я думаю, как могла бы сложиться моя судьба, если бы я не вступился за девочку в то летнее утро, и понимаю — да как угодно!

Я мог бы стать бандитом, беспредельщиком. Или подсесть на наркоту. Или словить нож или пулю на разборках. Мог бы даже опять-таки оказаться за решеткой, но уже за дело с грехом на душе. Может быть, Господь лучше нас знает, что нам нужно? Возможно. Может быть, кому-то полезно попасть в жернова?

— Командир, — Джейсон отвлекает меня от невеселых мыслей, — есть радиоперехват «укропов»!

— И что там у них? — интересуюсь я.

Джейсон хихикает:

— Как всегда, бардак. Полевые командиры сру… в смысле ссорятся.

У нас в группе мат не то что под запретом, но сильно не приветствуется. На фронте вообще-то без мата сложно обойтись; давно и не мной замечено, что сначала человек начинает материться, потом перестаёт следить за собой, потом…

Потом он может дойти до такого скотства, мама не горюй. Вот на украинских радиоперехватах мат-перемат такой стоит — хоть святых выноси. А мы — не они. Ну и батюшки, а также священники других конфессий, муллы у чеченских братьев, например, постоянно нас за это ругают. Помнится, отец Христофор и чеченский, не знаю, как правильно, мулла с весьма красноречивым именем Ислам сговорились и заставили бойцов нашей части и смежников из чеченской милиции каждый мат, произнесённый ими, на листочек выписывать. А потом зачитывать перед другими бойцами. Мы в то время на ротации были, занялись, так сказать, перевоспитанием — в итоге материться стали в разы меньше.

Скажете, блажь? Нет, что-то в этом есть, достаточно с квадрокоптера посмотреть на их окопы и на наши. У нас, конечно, тоже не операционная, но такого бардака, как на той стороне, я у своих ни разу не видел. Опять-таки наши ребята хоть и пьют иногда, но до свинского состояния не упиваются, а уж наркоты и в помине нет. А там что? Кроме того что солдат часто закармливают боевыми наркотиками до состояния зомби, многие нажираются так, что голыми руками бери. Мы, кстати, так и делаем: заметит птичка, что на каком-то участке противники насинячились, — выходим на охоту. Один чеченец, тёзка Рамзана Ахматовича, кстати, как-то сорок человек перерезал в казарме после того, как те пару молочных бидонов коньяка «Самженэ Сампье» оприходовали…

Часто я, глядя на сторону противника, вспоминаю тех пьяных дембелей. У этой истории было