Еще одна сторона каирской жизни, притягивавшая мое внимание, – это религиозная составляющая, ибо Каир более тысячи лет был центром мусульманской культуры. Обычный житель Запада так мало знает об этой великой религии, а его представления о ней настолько искажены, что, по моему мнению, описание ислама, каким я увидел его, заслуживает отдельной главы.

* * *

Волшебник, который творил удивительные вещи с домашней птицей, в этих записках должен остаться безымянным, поскольку я пообещал высокому чиновнику в египетском правительстве не создавать ему личной славы. Нет нужды упоминать здесь о причинах такого требования, но я признал их достаточными и потому позволил чародею остаться инкогнито, отказавшись от публикации прекрасных фотографий как его самого, так и его дома и его искусства.

Я его нашел жарким днем после бесчисленных вопросов и бесконечных блужданий. Я шел по главной улице, вымощенной древними камнями, и свернул в тот шумный, плотно застроенный живописный древний квартал с узкими улочками, что лежит между мечетью Аль-Азхар и мрачным кладбищем Баб-аль-Вазир. В город вошел караван верблюдов. На шее каждого животного были привязаны маленькие колокольчики, так что вся процессия издавала звяканье. Я шагал в одиночестве, прокладывая путь по темным переулкам и пытаясь найти дом волшебника.

Я преодолел лабиринт из множества переулков, которые были так узки, что небо между крышами домов казалось узкой длинной щелью. И все же солнце проникало на эти кривые улочки, создавая живописный этюд из яркого света и тени.

В конце концов я отыскал дорогу и прошел сквозь плотную завесу белой пыли, которую приносило сюда с расположенной поблизости горы Мокаттам, возвышавшейся над городом, по извилистой улице к дверям волшебника.

У него был большой дом, который построили в Средние века. Передняя стена была сложена из продолговатых каменных блоков, чья поверхность была ярко раскрашена. В верхней части располагалось несколько окон, закрытых тяжелыми ставнями. Пара тяжелых резных дверей открывалась вовнутрь в небольшую прихожую с высоким потолком, где я увидел два стула и низенький кофейный столик. Там никого не было. Я заглянул через другую дверь в соседнюю комнату, однако та тоже была пуста. Тогда я прошел по небольшому, выложенному камнями проходу во внутренний двор, заваленный грудами бумаг. Они были очень пыльными, и я предположил, что этот открытый двор использовался для хранения архивов волшебника. Около пяти минут я слонялся по нему, гадая, когда и откуда появится кто-нибудь. Поскольку мне так и не удалось никого найти, я вернулся на улицу и привел с собой соседку, которая в одиночку поднялась в верхнюю часть дома. Через пару минут она спустилась с юношей лет семнадцати.

Последний, запинаясь, мягко обратился ко мне:

– Что вам угодно?

Когда я назвал имя волшебника, юноша отпрянул в удивлении. Ясно было, что среди клиентов чародея мало европейцев.

– Это мой отец! – воскликнул он. – Зачем он вам понадобился?

Я объяснил свое дело и показал рекомендательную записку. Когда юноша увидел стоящее внизу имя, его глаза засветились радушием.

– Проходите! Садитесь!

Он провел меня в комнату, примыкающую к прихожей, и указал на низкий диван, покрытый простой белой тканью.

Затем юноша снова скрылся на верхнем этаже и спустя некоторое время вернулся. Я слышал звук шагов. Вслед за ним в комнату медленной шаркающей походкой вошел человек лет шестидесяти плотного сложения. Появившись в дверях, он коснулся лба в знак приветствия.

Голова и плечи этого человека были обернуты белой тканью, из-под которой выбивалась прядь волос цвета воронова крыла. Его лицо с крупными чертами, пышными усами и небольшой бородкой хранило добродушное выражение. Вероятно, у хозяина были большие глаза, но он продолжал смотреть в пол, умышленно не поднимая век, и поэтому глаза казались довольно узкими. Я сделал попытку встать, но он усадил меня на место, а сам занял большое удобное кресло.

Я огляделся. Потолок в комнате был высоким, и в ней царила прохлада. При этом в ней находилось множество странных предметов. Стены украшали продолговатые желтые панели, на которых красной краской изящно были выведены слова из Корана. В стенных нишах замерли два чучела выдр, на подоконниках громоздились груды бумаг, к которым, судя по покрывавшему их слою пыли, не прикасались годами, на подушке рядом со мной лежал печатный альманах на арабском языке, повсюду стояли пустые бутылочки из-под чернил.

Волшебник в нескольких словах выразил, как польщен моим визитом, и предложил отведать легких закусок, прежде чем мы перейдем к сути дела. Я поблагодарил его, однако, зная об обычаях египетских хозяев, попросил не беспокоиться о кофе, ибо никогда не пью его. Волшебник предложил персидский чай – восхитительный напиток, – и я с готовностью согласился. И вот, пока старательный слуга пропадал на ближайшем базаре, я попытался втянуть старика в разговор. Мои усилия потерпели неудачу, ибо, помимо простейших односложных ответов, диктуемых египетским этикетом, он не сказал о себе ничего. Напротив, мы поменялись ролями, и он искусно подверг меня расспросам. Я отвечал ему откровенно и свободно, и к тому времени, когда слуга поставил на стол небольшие блюда с обычными египетскими сладостями – большими лепешками из пшеничной муки, смешанной с медом, бананами, печеньем – и стаканчики с персидским чаем, старик стал чуть менее сдержанным. В самом деле, когда волшебник понял, что я собираю сведения не для того, чтобы высмеять его методы или разоблачить его как возможного шарлатана, он сделался очень любезным. Однако за его манерами я обнаружил постоянную настороженность, как если бы он не решался позволить любопытному иностранцу из далекой страны войти в его жизнь.

Волшебник предложил составить гороскоп, если я сообщу ему свое имя, имя отца, дату и место рождения. Я постарался объяснить, что пришел не за этим и что гадание у каждого предсказателя всегда представляет так много взаимоисключений, что я предпочитал наслаждаться блаженным неведением, вместо того чтобы утруждать себя попытками примирить то, что нельзя примирить никоим образом. Отделаться от старика было не так легко. Он заявил, что, желаю я или нет, теперь он и сам заинтересовался мной в достаточной степени, чтобы составить карту небес в момент моего рождения и предложить истолкование, которое удовлетворило бы как его собственное любопытство, так, как он надеялся, и мое. Наконец я уступил назойливым расспросам и снабдил его требуемой информацией.

Затем волшебник предложил мне положить на лист бумаги ладонь и обвел ее карандашом. Внутри контура он написал несколько арабских слов. Зачем он это сделал,