Шрифт:
Закладка:
На семинарах мы рассуждали о том, что изменится, когда «квантовые визоры» станут продавать в компьютерных салонах, и квантовая магия войдет в быт. Мне казалось, что это произойдет быстро: сегодня у нас единственный прибор, способный обнаружить то, что обнаружить невозможно, но ведь ничего принципиально сложного в нашем интерферометре нет. Иная идеология, никто раньше так не делал, ну и что?
Ревнивая жена теперь будет точно знать, где находится ее незадачливый муж. Правда, знать она будет о том, что происходит с ее мужем в одной из бесконечного числа реальностей, а муж, вернувшись под утро со следами помады на щеке, когда супруга предъявит ему видеозапись с «квантового визора», всегда сможет сказать, что так нехорошо повел себя его двойник в иной реальности, а сам-то он ни сном, ни духом… Помада?.. Начальница отдела сбыта поцеловала, услышав, что фирма в последнем квартале заработала втрое больше, чем рассчитывала. Служебный поцелуй, всего лишь!
Так мы рассуждали, не принимая во внимание другой аспект проблемы квантового видения. Другое объяснение наших результатов.
И даже когда у меня появились воспоминания о событиях, которых не было в моей жизни, я не сразу понял, откуда что идет. Может, если бы мы прекратили опыты… Хотя, нет, это уже ничего не могло изменить. Когда меняется мир, он меняется необратимо.
В тот день я отправился в библиотеку почитать газеты – собирал материал для научно-популярной статьи. В файлах трехлетней давности увидел фотографию и, как мне показалось, узнал человека. На пенсию уходил дивизионный комиссар Дидро. Я его помнил. Откуда? Почему?
На следующее утро, бреясь в ванной перед зеркалом, я вспомнил, как много лет назад в моей жизни произошло страшное. Воспоминание было эмоциональным, я вспомнил ужас, охвативший меня, когда я… Что? Я уронил бритву и стоял, глядя на себя в зеркало и не узнавая.
Весь день я думал об этом. Пытался вспомнить, что это могло быть. Что пряталось в памяти и, попытавшись вырваться, потерпело – слава Богу – неудачу?
Я еще не связывал свой утренний ужас с нашими экспериментами. Да и почему должен был связывать?
Вернулся домой с работы за полночь, уставший, но очень довольный: нам удалось подтвердить результат, надежность эксперимента увеличилась до девяноста девяти процентов.
Пошел под душ и, раздевшись, случайно бросил взгляд в зеркало…
Боже… Я вспомнил! Сначала – свой утренний ужас. Мгновение спустя – ощущение решимости и необходимости. Так оно и вспоминалось, в такой последовательности. Сначала эмоция, потом ощущение, и только потом картинка, в которой я сначала ничего не понял, потому что вспомнил ощущение темноты…
– О, Господи! – пробормотала Марго.
– С тобой, – сказал Дорнье, – происходило так же?
Марго кивнула.
– Но ты не ставила опытов по квантовой магии.
– Я вспомнила, потому что…
Ответа она не знала и беспомощно заглянула в глаза Дорнье.
– Потому что, – сказал он, – произошла декогеренция, суперпозиция распалась…
– Эй! – вскричал Дидро. – Что вы там говорили о темноте?
– Темнота, да… Я стоял в полной темноте, ждал, чтобы привыкли глаза, надеялся рассмотреть хоть что-нибудь, но мрак был таким плотным, что не имело значения: закрыты у меня глаза или открыты. Еще через пару секунд я ощутил в правой руке тяжелый камень, шероховатый, с песком, будто я только что вывернул его из земли. То есть почему «будто»? Именно так и было: я только что нагнулся, нащупал торчавший из сухой гальки с песком камень и теперь держал его в руке, готовый ударить. Не представлял – кого, почему. И услышал пение. Мужчина громко – видимо, чтобы отогнать собственный страх перед темнотой, – пел куплеты Тореадора. «Тореадор, смелее в бой…» Голос у него немного дрожал, эхо мешало определить направление. В этот момент я, стоявший в ванне и вспоминавший, как я стоял в пещере, вспомнил, как любил петь «И ждет тебя любовь…», стоя под струями воды, и тогда сразу узнал голос. Это был мой голос. Я крепче ухватил камень и пошел. Не уверен был, что шел правильно, ориентироваться мешало эхо, я то и дело спотыкался, и ко всем существовавшим в голове ужасам прибавился страх упасть. Удариться виском и умереть. Может, ощущения ужаса имеют знаки, как, скажем, электрон и позитрон? И два разнополярных ужаса уничтожают друг друга? Волны ужаса интерферируют, и если оказываются в противофазе… Мне пришла в голову такая мысль, и я успокоился. Я, тот, что в темноте, завопил: «Вперед, смелее! Вперед, смелей!», и я воспринял вопль как сигнал к действию. Бросился на голос, левой рукой нащупал плечо, представил, где может находиться затылок и изо всей силы… Он… То есть я… То есть он… Черт, я и сейчас представляю это в суперпозиции, хотя ее больше не существует, а процесс декогеренции начался раньше… В общем, я попал ему по темени, что-то глухо ухнуло – это он упал, видимо… Впрочем, почему «видимо»? Упал, конечно. Повалился, как мешок. И стало тихо. Сразу. Он даже не вздохнул, не всхлипнул, не… Просто умер.
А я вспомнил, как это неприятно – умирать от удара по затылку. Будто не в первый раз. И даже не в сотый. Будто я умирал бесконечное число раз, и это давно вошло в привычку. Удар – и одна темнота, темнота пещеры, сменяется совсем другой темнотой. Темнотой небытия. Я и сейчас, вспоминая, не понимаю, как можно представить себе то, чего не существует. Невозможно помнить небытие…
– Глупости, – не выдержал Мельяр, который постепенно пробуждался: открыл глаза, потянулся, встал, подошел ближе и навис над Дорнье, будто семафор. Дорнье сбился: его выбросило из памяти в реальность, как мяч за пределы игрового поля.
– Что… глупости? – переспросил Дорнье, но вместо Мельяра неожиданно ответил Дидро.
– Конечно, глупости, – буркнул он. – Вспомнили, значит? Тогда ответьте: как вы в пещере оказались? При заваленном входе? А мотив? За каким дьяволом вам понадобилось убивать Понселя?
– Себя, – поправил Дорнье.
– Понселя, – упрямо повторил Дидро. – Ничего тут
