И спустя всего десять месяцев после отступления японцев Бенни уже не только снабжал британскую армию, он доставлял тик и рис ожившим экспортным компаниям в Рангунский порт (как славный старик Б. Майер когда-то). Этот сектор бизнеса развивался так бурно, что он с ним едва справлялся: купил еще один парк грузовиков и участок земли в восьми милях от порта, где на холме над каренской деревней Тамаинг выстроил просторный дом, несколько коттеджей для прислуги, бензоколонку, чтобы заправлять свои грузовики, гараж и мастерскую, чтобы было где держать и ремонтировать их. Но многие из его новых грузовиков, направлявшихся в Рангун под завязку набитыми товарами на экспорт, обратно следовали порожняком. И в один прекрасный день Бенни вспомнил, как Э. Соломон, у которого его отец работал кассиром, снабжал льдом британский флот. Бенни как раз находился в порту, приглядывая, как рабочие разгружают один из его грузовиков, когда ему пришло в голову, что почти на этом месте отец впервые рассказал ему о концепции спроса и предложения, указывая на британское военное судно. (А что, по-твоему, приносит морякам облегчение от этой гнетущей жары? Наш лед! Наши газированные напитки!) Разве не стонали его водители, что если существует продукт, одинаково необходимый и гражданским, и военным на дальних базах, то это лед, сохраняющий продукты от гниения?

Выяснилось, что рядом с базами, на которые они доставляли продукты, нет фабрик по производству льда; выяснилось также, что если обернуть лед пальмовыми листьями и погрузить его в металлические контейнеры, он продержится два дня; выяснилось, что заброшенная фабрика Э. Соломона все еще на месте – хоть и в жутком запустении и нуждается в модернизации; выяснилось, что, с учетом скидки при оптовой закупке холодильников в Великобритании, имеет смысл открыть сразу две фабрики – одну для обслуживания Рангуна и прилегающих районов, а другую расположить на севере, в Таравади, где можно рассчитывать на работников-каренов. Свое новое предприятие, заработавшее еще до первой годовщины окончания войны, Бенни назвал с особым смыслом – «Аун Мингала Холодильная Компания». Не смог он удержаться от аллюзий на победные заявления бирманского главнокомандующего и самопровозглашенного властителя: Аун – бирманское слово, обозначающее «успешный», а Мингала – бирманское искажение палийского слова «процветающий». Так он выразил свое негодование по поводу переговоров между Аун Саном и англичанами: последние предложили план «Белая книга», поворачивающий Бирму в сторону самоуправления (они якобы намеревались привлечь «приграничные» народы к политическому управлению), в то время как первый придерживался прагматичной бирманской повестки и побуждал империалистов незамедлительно покинуть сцену. Грабежи, дакойты, массовые забастовки… Может, Аун Сан и не провоцировал их преднамеренно, но он и не искал способа сохранить мир, и выдохшиеся британцы – направляемые лейбористской партией Эттли[14], которая на выборах буквально разгромила консерваторов во главе с Черчиллем, – отступали.

Но каким успешным чувствовал себя Бенни в собственной развивающейся империи – и всего-то в двадцать шесть лет! Как уверенно он держался на фоне огромных металлических бадей, из которых лед ссыпался на конвейерные ленты его фабрик. Было нечто безусловное и абсолютное в ледяных блоках и в том облегчении, что лед нес людям, – от вида этих глыб в душе Бенни зарастали выжженные прогалины, он наполнялся жизненной силой.

– Смотрите, чтобы волосы не попали в конвейер! – предостерегал он детей (своих детей – и как же красивы были все трое, какие смышленые, разговорчивые и обаятельные).

Их восторг от работы сложных механизмов и обладания разными новыми штучками был и его восторгом тоже; их удовольствие от длинных замороженных леденцов из сладкой воды, приготовленных рабочими специально для них, было и его удовольствием. Даже Кхин смотрела на пыхтящие машины со смутным облегчением, удовлетворенная, как убеждал он себя, размеренным скрипом шестеренок, глухим стуком кусков льда, падающих на ленту один за другим. Что-то – кто-то – избавил ее от тягот. Да, впервые в жизни он действительно чувствовал себя мужчиной.

И этот мужчина испытывал наслаждение, арендовав помещение в том же здании, что и Б. Майер, и прикрепив табличку со своим именем на дверях кабинета. Этому мужчине нравились вещи, которые можно купить за деньги, – большой концертный «Стейнвей», и «паккард», и частная школа для детей; шофер, слуги и членство в старинном Английском гребном клубе, где он освоил бильярд и снова начал играть в бридж. Этот мужчина заново познакомился с западной музыкой, по которой истосковался за годы войны. Он обожал распевать во весь голос любовные песенки (из которых очень многие про сны, если подумать), а маленькая Луиза подбирала мелодии на пианино – «Красотка Женевьева», «Шармейн», «Я куплю эту мечту».

И, черт побери, он таки купил эту мечту! Боґльшую часть времени он теперь проводил, создавая и поддерживая деловые связи, и если на многочисленных приемах и вечеринках, на которые его приглашали, он пользовался успехом у женщин, если позволял себе больше, чем просто любоваться их набриолиненными прическами и подведенными глазами, если время от времени оставлял Кхин, чтобы украдкой вручить какой-нибудь милой даме свою визитку, так что с того? Неужели он не заслужил законного права козырнуть своей свободой? Все это ничего не значило. Все это не имело ни малейшего отношения к тому, что он отказывался принимать, – к мыслям о войне и о том, что он перенес, что все они перенесли. И если временами Бенни сомневался в своей добропорядочности, если подвергал сомнению правильность своего возродившегося коммерческого чутья, если стыдился своей отстраненности от политики, если замечал, как во взгляд Кхин возвращается разочарование, от которого она вроде бы начала избавляться, – он тут же отбрасывал эти дурацкие мысли и напоминал себе, что жена вернулась в его постель, что она вновь с ним, а сам он вернулся на ринг и дерется как никогда прежде.

Но произошли некоторые события, пробудившие Бенни от грез, которые он купил. Первое – в мае 1946-го, когда ему исполнилось двадцать семь и когда он самонадеянно возомнил, будто может безмятежно наведаться в старый еврейский квартал и затеять там новый бизнес. Бенни размышлял о своем отце и его скромной должности главного кассира у Э. Соломона. В памяти всплыли воспоминания о шипучем лимонаде, которым часто награждал его папа, и он подумал: «Да черт меня побери, я ведь до сих пор ощущаю прохладную округлость бутылки в руке, все еще чувствую вкус того пенящегося апельсинового счастья, так почему бы не начать вновь разливать этот восторг по бутылкам на радость всем?» После войны никто в стране пока не удосужился наладить производство безалкогольных напитков (идиотизм, учитывая, что воду для питья приходится кипятить не меньше трех минут). Он вспомнил рыжеволосых братьев-евреев, чей отец хранил секретные рецепты шипучих напитков. «Э. Соломон» после войны так и не открылся, но разве папа не гордился бы, если бы в каком-нибудь еврейском магазине появились напитки, произведенные на фабрике его сына? «Воды Мингала» – вот как он ее назовет, потому что идея выплеснулась из того же благодатного источника, который пока не утолил его жажду.