Шрифт:
Закладка:
— Васёчек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.
— Ну и что же, что под банкой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Может, мне смелости не хватало сказать ей об этом в Москве или позвонить оттуда? А вот здесь, с тобой, мне спокойно, я больше уверен в себе, никаких рефлексий, и ты мне посоветовал сказать ей об этом… Вот я и позвонил…
Я понял, что от этой сумасбродной идеи отговорить его не удастся. Мы зашли в Главпочтамт. Заказы на междугородные разговоры принимала очень миловидная телефонистка.
— Девушка, у меня к вам просьба, можно сказать, всей моей жизни. Если вы мне откажете, то сделаете меня самым несчастным человеком на земле. Вот вы такая милая, молодая, красивая. Скажите, вы счастливы?
Телефонистка кокетливо улыбнулась.
— Ну правда, скажите, вы счастливы? — не унимался Володя. — Не может быть, чтобы вы не были счастливы… У вас непременно должен быть человек, которого вы любите и который безумно любит вас. Ведь правда, я угадал?
— Правда, — чуть смущенно ответила телефонистка.
— Тогда вы не можете не понять меня и не выполнить мою просьбу.
— А какая у вас просьба?
— Мне необходимо поговорить с Парижем.
— С Парижем?
— Да, с Парижем.
— Вряд ли. Но сейчас узнаю. Быть может, как-то через Москву. А какой номер в Париже?
— Не знаю.
— Как не знаете? А кому же вы хотите звонить?
— Марине Влади.
— Ну ладно, ребята. Я думала, у вас действительно что-то серьезное…
— Девушка, милая, у меня очень серьезное… Мне необходимо поговорить с Мариной Влади.
Телефонистка продолжала улыбаться, но уже не слушала Володю, так как, судя по всему, все-таки соединилась с Москвой.
— Пятая, это Магадан. Здесь один чудак хочет заказать Париж, правда, не знает номера телефона.
Наступила пауза, во время которой московская телефонистка, вероятно, что-то уточняла.
— С Мариной Влади, — сказала магаданская.
Опять пауза.
— Нет-нет, — продолжила девушка и рассмеялась. Продолжая улыбаться, она объяснила нам, что это невозможно по техническим причинам.
— А почему вы так смеялись? — расстроенно спросил ее Володя.
— Москва сказала, что попытается это сделать только в том случае, если разговор заказывает Ален Делон, Бельмондо или еще кто-то из этой элегантной компании.
И я понял, что рассмешило телефонистку.
Володя был с хорошего похмелья. Это было заметно даже не посвященному в происходившее накануне (а мы здорово на радостях набрались). К тому же он был небрит — с утра не мог себя заставить побриться. Поэтому сравнение со знаменитыми французами действительно звучало смешно.
Мы вышли из Главпочтамта.
— Я же говорил, что из твоей дурацкой затеи ничего не выйдет.
— Вовсе она не дурацкая, а просто технически невыполнимая, — уже успокоившись, сказал Володя и тут же опять стал говорить про Марину — какая она красивая, обаятельная, с каким вкусом одета и держится и что весь «Мосфильм» по ней сошел с ума, а она всем знаменитостям предпочла его…
— Васёчек, что значит «предпочла»? — невольно вырвалось у меня.
— Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…
На этом тема Марины была закончена. Но зато продолжилось то давно знакомое мне его состояние, когда ему непременно надо было куда-то ехать или кому-то звонить.
— Васёчек, позвони Люсечке, — вдруг каким-то упавшим и озабоченным тоном попросил он.
— А что я ей скажу?
— Ну, скажи, что я у тебя и что со мной все в порядке…
Мы вернулись в мою магаданскую хибару, и я заказал Москву.
— Люсечка, привет, это я.
— Ой, Васёчек, как я рада тебя слышать!
Я представил ее улыбающейся своей обезоруживающей улыбкой.
— Люсечка, ты только сядь, если стоишь, и не падай… Володя у меня, с ним все в порядке…
В ответ — молчание. Потом:
— Да какое там в порядке… Васёчек, ты передай ему… — Она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел себя как нашкодивший школяр. — Передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка…
— Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся…
— Я, кажется, разучилась волноваться. — В голосе были усталость и отрешенная обреченность.
— Тебя ждут послезавтра в Одессе, — передал я ему Люсину информацию.
— Ну, не послезавтра, а послепослезавтра, и вообще туда несколько дней не летали самолеты, теперь будут отправлять задержанные рейсы. Завтра мы еще с тобой погуляем по Магадану, а послезавтра я полечу в Москву, а оттуда — в Одессу.
Я понял, что он так решил и уговорить его переменить решение — бесполезно. (Помните припев его знаменитой песни про джинна из бутылки: «Ну, если я чего решил, я выпью обязательно»?)
Мы с ним были приглашены на обед к художнику нашей газеты Виктору Кошелеву, жена которого, Нина, была очаровательной, гостеприимной хозяйкой, к тому же мама Виктора, в прошлом проработавшая много лет корабельным коком, очень вкусно готовила. У Нины, работавшей заведующей городской библиотекой, была подруга Светлана, с которой у меня незадолго до приезда Володи начался бурный роман, и мне хотелось представить ее другу — интересно было узнать, как она ему…
Короче, когда мы пришли, нас уже ждали, стол был накрыт и буквально ломился от деликатесов: икра всех сортов, крабы, сваренные в молоке (рецепт Витиной мамы, забыл ее имя-отчество), миноги и еще какие-то экзотические морские продукты, и все было очень красиво сервировано, явно было видно, что желание потрафить знаменитому гостю тут превзошло все наши ожидания.
Володя был тронут и очень быстро освоился среди впервые увиденных людей, держал себя естественно, балагурил, острил, рассказывал всякие смешные байки, но очень быстро набрался, и я уложил его поспать в соседнюю комнату. Где-то часам к десяти вечера он проснулся, бодр, полон сил, и, выпив совсем чуток для опохмелки, взял гитару. Пел он много и с удовольствием и уже не пил в этот вечер. Где-то в первом часу ночи мы с ним ушли ко мне.
А утром я его повел в магаданскую баню. И здесь я должен сделать небольшое отступление.
Я вырос в Москве, на Неглинной улице, в знаменитом доме купцов Сандуновых
