Нужно объяснить, что это его отец и он не умер. Но в то же время не представляю, как сделать это корректно?

Поворачиваюсь, вижу взгляд Андрея и понимаю, что он не просто замечает сходство со своим сыном, он знает наверняка.

Они, правда, похожи отец и сын. Я и сама, встретив Андрея, спустя столько времени, увидела в нем копию своего сына. Даже рост у них одинаковый: оба широкоплечие, высокие брюнеты, сын с меня ростом, практически, и это он еще не сформировался до конца.

Я ужасная трусиха, потому что, увидев выражение лица отца своего сына, испугалась еще больше.

Быстро поворачиваюсь к подростку, собираюсь с мыслями, но он, первый спрашивает:

— А этот "перец" кто? — закрываю глаза, потому что не могу смотреть в глазу своему ребенку, не понимаю, как сказать, что это его отец перед ним, и когда слышу за спиной:

— Судя по всему, твой отец, — по голосу улавливаю, что Андрей очень зол

— А ну ясно, — сын тянет слова, усмехаясь, — бабушка говорила, что ты надел "деревянный костюм", сейчас, вижу, воскрес, забеспокоился, поздновато не находишь…

— Андрей, прекрати, — перебиваю сына, я не хочу, чтобы он грубил своему биологическому отцу, а он может наговорить много лишнего, защищая меня. Он же не знает, что это я скрыла факт его рождения.

Сын, когда был маленький, никогда не изводил меня вопросами, где его папа, а я не поднимала эту тему.

Только однажды, спросил, почему его все время забирают бабушка и дедушка, когда мои родители, приходили за ним в детский садик. Они тогда не придумали ничего лучше, чтобы закрыть вопросы пятилетнего ребенка, как объявить, что его папа умер. Так мой ребенок с малых лет знал, что папы нет. Смирился. И сейчас он достаточно взрослый, наверняка, уверен, что его родной отец просто бросил нас, не взял в свое время ответственность, и теперь по закону «жанра» появился спустя много лет, чтобы узнать сына получше.

Только все не так. За все в жизни приходит расплата. Все тайное рано или поздно всплывает на поверхность.

Господи, помоги же мне.

Пока я хаотично соображаю, что мне делать, появляется медицинский работник, говорит, что можно проходить в палату, снова удаляется, оставив дверь открытой, предупреждая:

— У вас не более тридцати минут, мы закрываем центральный вход, — я киваю.

Слышу шаги Андрея по коридору, пытаясь понять, что он собирается делать. Обернувшись, вижу удаляющуюся фигуру, он идет к окну, проводя рукой по волосам, и следом закрывая на ходу ладонями лицо, поднимая голову наверх.

Я никогда себе этого не прощу. Сквозь воздух понимаю, что ему больно. Очень. Я надеюсь он меня простит.

Прерывает молчание сын, который говорит:

— Мам, — я взволнованно снова смотрю на ребенка, боясь последующих вопросов, но он, просит, — привези зарядку, телефон разрядился, — обнимаю его за плечи, мы проходим в палату. Я молюсь чтобы Андрей ушел, я смогу ему объяснить все позже, попрошу прощения, встану на колени, если потребуется.

Я знаю, что он имеет право меня сейчас ненавидеть, но ведь он тогда не искал меня. Конечно, это слабое оправдание, но я держусь за него словно за спасательный круг, который лопается даже в моем воображении, настолько все нелепо, глупо.

Из палаты меня, все же, выпроваживают. Я задержалась более чем на тридцать минут, успев при этом застелить кровать, немного поговорить с сыном.

Я спокойна, он в порядке, антибиотики сбили ему температуру. Уходя обещаю, что приду завтра с утра все ему принесу.

Сын остается на больничной койке, а я, переступая порог больничной палаты, вижу, что Андрей никуда не ушел.

Сидит напротив, закрывая ладонями лицо.

Когда я появляюсь в проеме больничной палаты, аккуратно закрывая за собой дверь, он сразу же поднимается: мы не говорим, по его взгляду все очевидно, без слов — он имеет право меня ненавидеть.