вот, как заметил Меркулов, сразу бы допустил промашку, назвав длинноухого эльфийцем. За что они уж это прозвище невзлюбили? И теперь, только он нужным приветствием обозначился, длинноухий ноги подобрал, осмотрел его всего, разве что глазами не раздел, уцепился за рубаху оттянутую, где бутылка схоронилась, да ответил:

— Недалече. А зачем же тебе, добрый сын Орды, эти козлоногие?

Про себя Мих усмехнулся: эльфийцы такие «и нашим, и вашим за копейку спляшем», но вместе с тем никого не уважающие. За глаза и его бы назвал зеленокожим болваном.

— Слыхал, работники им требуются моего размера, — с этими словами орчук нарочито медленно вытащил горькую, выбил пробку и сделал глоток.

Глаза остроухого надо было видеть. Напоминал он купца, у которого разом решили скупить весь товар в небазарный день. Такая жажда в оном —жуть.

А ведь кабы не эта злосчастная особенность, то стали б эльфарийцы первыми среди прочих, включая людей. В торговле и законном стяжательстве равных им не было, в чем орчук сам убеждался. Но редко кто из длинноухих боролся с пагубной привычкой пьянствовать. Слышал Мих, что в самой Эльфарии отворотные слова от зеленого зелья придумали, а еще поговаривали, вроде под кожу даже что вшивали, мол, выпьешь — и умрешь сразу. Только помогало мало.

Говорили также, что до того как эльфийцам проклятущие люди брагу, водку и прочее паршивое пойло открыли, они и внешне были другие. Вроде как рослые, стройные, да жили по сотне и больше лет. Конечно, может, и сказки, но Мих подобные рассказы одобрял. Потому что многие беды от попоек происходили.

Были, конечно, и те, кто вовсе дьявольского пойла не употреблял. Такие становились первыми купцами, что в своем государстве, что в других. Только подобных эльфийцев было ох как мало, даже в Славии коробейничавшие любили и в православные праздники, и на шаманские, и на свои выпить. В общем, ни одного знатного повода не пропускали. А бывали и такие, что без причины были горазды налакаться. Как этот вот.

— Так скажешь, куда к аховмедцам идти? Или, может, о самих что молвишь?

— Хорошему орку отчего не сказать. Только горло бы промочить.

Бутылка оказалась в цепких руках эльфийца, и тот неторопливыми глотками стал пить хинную, будто настойкой сладкой наслаждался. Миха аж пробрало.

— Хороша, — длинноухий на четверть «пригубил» бутылку. — Аховмедцы, говоришь? Не ходил бы ты туда, сегодня хотя б.

— Отчего ж?

— Хмельных больно не любят. Палками поколотят или кнутом угостят.

— Да? Вот не знал, — удивленно почесал затылок Мих.

Врал орчук сейчас спокойно. Только дурак полный не слышал, что козлоногие резких запахов на дух не переносят, если только вино горячее сладкое, так где его в Славии такое найдешь? В другой раз, перед другим прочим, может, и засовестился б Мих так врать, но перед ним был эльфиец, к тому же самого дрянного пошиба.

— Смотрю, ты ничего, зря на эльфарийцев наговаривают, — подал бутылку Мих.

Длинноухому только того и надо было. Схватил и тут же снова приложился. Уже не такими большими глотками, да и выпил меньше.

— Почему же хороший эльфариец хорошему орку помочь не может? Тем более если это ничего не стоит, — язык длинноухого стал немного заплетаться, а глаза заблестели.

— Да, я вот все думал, идти не идти, слышал, одного из них тут недавно зарезали.

— Было дело, — кивнул эльфиец, глядя, как Мих сделал глоток горькой (пить орчуку вовсе не хотелось, но Меркулов наказал себя не выдавать), — вечером шпагой проткнули.

— С чего решил, что шпагой-то?

— Так Элариэль убивца видел, — длинноухий получил бутылку и снова приклеился к ней, — говорит, шел козлоногий. Тут к нему этот в черном метнулся.

— В черном?

— Ага. Весь завернут, хотя погода видал какая? Ростом вроде из наших, только двигается очень уж странно. Вот, значит… — эльфиец удрученно посмотрел на хинную, оставшуюся на донышке, — и глядит Элариэль, на груди козлоногого блеснуло что. Потом уже понял, кончик шпаги наружу вышел. Ну, и все… аховмедец завалился, захрипел, а этот, в черном который, юрк — и нету его уже.

— А походка у него не такая, будто подпрыгивает при каждом шаге?

— Я почем знаю? — эльфиец пожал плечами. Будь он чуть потрезвее, подивился б, откуда орчук может знать, как убийца ходит, а теперь лишь отмахнулся. — Я ж не видел. Думается, влезли эти аховмедцы куда не следует…

За те несколько минут, пока они чесали языками, длинноухий успел не только почти допить бутылку, но и довести себя до крайне непотребного состояния. Орчуку горькая была поверхностна, все же с его комплекцией упиться такой мерой тяжело, а вот эльфийцу — даже с лихвой. Понял Мих, что разговор почти заканчивается.

— А где этот Элариэль?

— Так… в Толмачевском и сидит… ик, прошу прощения. У крайнего дома, что на Никольский переулок выходит.

Мих оставил совсем уже осоловелого эльфийца и двинулся в нужном направлении.

Захожая слобода жила своей размеренной жизнью. Ее обитатели, заезжие прочие, большей частью двинулись в город: на заработок, решать деловые вопросы или попросту, как некоторые эльфы, чиграшить. Хотя те называли это не иначе как «заниматься карманной выгрузкой лишнего добра». Опасался орчук, что и Элариэль окажется не столь ленив, возьмет да и отправится заниматься мелким воровством.

Но повезло: аккурат на углу Толмачевского и Никольского переулков, облокотившись плечом о стену, стоял эльфиец с самым вороватым видом, какой можно было придумать. Других представителей ушлого народа не было, потому Мих направился прямиком к нему.

— Элариэль, старый хрыч, еле нашел тебя!

— Может, для вас, орков, мы все на одно лицо, — презрительно ответствовал тот, — но нормальные народы все же нас различают. Да как меня можно перепутать с Элариэлем? У него нос свернут — от вашего брата, кстати, — и глаз правый наполовину всегда прикрыт.

— Да, обознался, — Мих понял, что перед ним явно не свидетель преступления. — А Элариэль куда запропастился?

— В город ушел. Вечером будет или к ночи ближе.

Орчук удрученно покивал головой и, не прощаясь, поплелся обратно. Добрался до стоящего в отдалении купе, покрутил головой — никто ли за ним не наблюдает — открыл дверь и забрался внутрь.

Витольд Львович терпеливо отодвинулся, хотя занимал не так много места, и Мих уселся. Сразу и без обиняков принялся рассказывать все, что удалось выведать.

Само