– Маш, я тебе адрес скажу, напишешь Тамаре Ивановне Чемакиной в Курганскую область, что Михаил геройски погиб в куджавском лесу, защищая… ну, скажем, твою родную деревню от боевиков. И что ты сама мне глаза закрыла. Запомнишь? И пусть ни в какие больше инстанции не звонит и не ищет.

– Я… я из Чаргана, вы помните?

– Нет. Погоди… это с тобой мы ехали вместе до города, ты еще стеснялась на меня смотреть? Смешная такая. Дикая. Маш, мне очень надо, чтобы она перестала искать, не мотала себе нервы. У нее сердце больное.

– Вы будете за мной повторять? Сами скажете ей, когда выберетесь.

– Мало верится, Маш. Ты еще придешь или меня вечером того…

– Это зависит от вас и шейха, – строго сказала я, стараясь, чтобы голос не очень дрожал. – Вы все равно в бога не верите, тогда просто повторяйте за мной и доживете до завтра.

Он послышно проговорил несколько важных текстов и устало прислонился к стене. Опираясь на свой посох, шейх Муса Зиэтдин побрел к выходу, а я подхватила скамейку и побежала его догонять.

Я запомнила адрес Тамары Ивановны в селе Малышово, но не хочу закрывать Михаилу глаза. Пусть вернется домой к матери. Все вернутся домой и займутся мирными делами.

На обед у нас был куриный суп с домашней лапшой, но я не смогла его есть, почему-то представила, что он из того молодого петушка, которому Шадар свернул шею. Осторожно спросила шейха про сигареты. Нет, конечно! Никто не даст русскому курить, но можно отнести вчерашние сухие лепешки, воду и бинт.

– Не беспокойся, ему передадут.

Мне казалось, что Муса Зиэтдин мной не очень доволен, большего ожидал от разговора с пленником. Я робко посоветовала набраться терпения.

Неожиданно шейх согласился.

– Ты права, Мариам. Терпение – это способность сохранять радостный дух среди любой печали. Это умение идти к цели сквозь преграды и твердо верить в победу. Сегодня прогулка меня утомила, зато тебе, вижу, сил придала. Хе-хе… Я замечал, как ты пламенеешь духом, желая помочь старому дервишу. Благодарю!

Я убрала посуду и села у ног шейха, желая слушать дальше.

– Немного читала об этом древнем учении, но даже подумать не могла, что встречу такого удивительного человека. Вы последователь суфизма?

– Нет-нет, – смутился он, – это лишь отрезок большого пути. Я искал истину в одиночестве и среди толпы ученых толкователей Дарама. Я находил и терял, но каждый опыт оставался в сердце, пока оно не разбухло так, что стало мешать свободе дыхания. Пора остановиться и помолчать.

Он улыбался и его добрый взгляд меня подбодрил, иначе не решилась бы снова спрашивать.

– Уважаемый Муса Зиэтдин, я слышала, что суфии не почитают Дарам и обращаются к Всевышнему вольно, будто к соседу или приятелю.

– Так-так… – затряс он маленькой головой в большой чалме, а глаза прикрыл, делая вид, что дремлет.

– Разве суфии не проповедуют милосердие? – прошептала я.

– Все верно, – зевнул Муса Зиэтдин и, приоткрыв один глаз, остро глянул на меня.

– Почему вы вместе с людьми, которые готовятся убивать мирных жителей? Чем провинились простые граждане Саржистана?

– На все воля Всевышнего! Ты – женщина, Мариам, тебе трудно понять. Вижу, тебе ненавистна война, однако ты станешь спутницей Жнеца, а он хорошо учит отнимать жизни.

– Ведь я всю правду вам рассказала! Меня насильно увезли… я не искала его.

Шейх недоверчиво ухмыльнулся.

– Чувствую указание небес в твоем появлении. К девяноста годам я понял, что случайности посланы свыше и несут свою миссию. Может, ты здесь для меня или для этого русского… После падения вертолета он один выжил, значит, еще не все дела на земле завершил. Что думаешь? Не только ты здесь говоришь на его языке, но других он слушаться не стал, даже когда его били. А за тобой повторял… Как ты смогла?

– Я напомнила ему про мать.

– И только? – шейх опустился на подушки, приложил к груди сморщенную ладонь в темных пятнышках старости. – Здесь у меня болит. Принеси лекарство из короба у кровати. Там сердце нарисовано на обертке, а название я забыл. Жнец весной из города мне привез. Сказал пить каждый день, но я никогда не любил таблетки. Сейчас в крайнем случае принимаю. Умереть мне еще нельзя, дело не окончено.

Я сразу нашла новенькую упаковку лекарства против аритмии среди вороха пожелтевших надорванных пачек фурацилина и парацетамола. Большинство лекарств были прострочены, наверно, Муса Зиэтдин не заметит, если некоторые просто исчезнут. Скажу, что выбросила.

Когда шейху стало полегче, я попыталась узнать у него про женщину в черном покрывале. Отвечал он неохотно и грубовато:

– Это старшая жена Мясника. Чем-то ему не угодила, вот и отправил в Хамсуш.

– Она живет одна? Можно мне ее навестить?

– Не лезть в чужие дела. Не ходи по домам, не дразни мужчин. Скучать я тебе не дам. Принесешь воду, постираешь одежду, спечешь хлеб. Стену своей комнаты глиной замажешь.

– А где же здесь взять подходящую глину? Ее нужно еще с чем-то смешать?

Шейх подумал, посопел носом, хмуро поглядывая на меня.

– Забыл, что ты городская и ничего не умеешь. Жнец проводит тебя к реке, там ямы на берегу, наберешь в корзину сухой глины, а здесь разведешь водой. Я покажу…

Не стала его разубеждать, пусть и дальше считает белоручкой. Шадар пришел вечером, когда я присела отдохнуть во дворе, выполнив все поручения шейха. Вместо меня подхватил корзину и велел следовать за собой. Опять ворчал, как гончий пес, которому не дали порвать зайчишку.

– Что вы там копаетесь с русским? Ему все равно не жить.

– Но Муса Зиэтдин сказал…

– В детство впал наш премудрый шейх. Я удивляюсь, он же долгую жизнь прожил, должен видеть человека насквозь, а на пороге могилы затеял пустую игру. Тебя еще взял в помощницы. Не нравится мне затея с русским. Ничего, скоро мой контракт кончится, мы с тобой из Хамсуша уйдем.

– Куда? – робко спросила я.

– Найдем место спокойнее.

– И домик с грушевым садом?

– Придется подождать, Марьяна. Сезон охоты в разгаре.

Он сидел на взгорке, смотрел, как я отскребаю комочки глины и наполняю корзину. Рядом на сухой траве черный автомат – аккуратный, небольшой, словно игрушка. До сих пор мне трудно верить, что он настоящий.

– Что-нибудь слышно про Айзу?

– Она при любимом муже. Что еще нужно для счастья женщине? Станет досаждать или забеременеет, Кемаль отправит ее к отцу.

От его спокойного тона во мне закипела злость. Не выдержала, поднялась во весь рост и пнула корзину так, что