– Дочка, ну сколько раз повторять? – спрашивал он. – Женщина не должна заниматься тем, с чем мужчина справляется лучше и быстрее. У вас свои дела, у нас – свои. Нельзя соединить огонь и воду.

Отец хотел, чтобы я переехала в город, занялась чем-то стоящим и интересным, перспективным, как он говорил. Не овцами, курами и огородом, а юриспруденцией, к примеру, или переводами. Всё настаивает, что нужно поступать в университет, учиться новому, а я не хочу. Хоть убей не хочу.

Общий язык с людьми Аасма находит тяжело, любит держаться одна – ей так намного комфортнее. И как её примет большой город, да и примет ли – это большая загадка и еще один аргумент за то, чтобы остаться. Принять папино дело, научиться всему, что умеет он, стать его правой рукой, оставшись среди этих прекрасных мест вдали от людей, шума, суеты…

Вот бы всё так и сложилось…

Абур как обычно в хорошем настроении. Нарезает круги по двору, не даёт покоя Акварели, прыгает на отца, пытаясь облизать его лицо – просит взять с собой.

Это вряд ли. Он хоть и чистокровный тобет, пастух от природы и всё такое, охота – это не его. Абур наш вообще исключение из правил – от охотника ему досталось мало, а вот от хулигана и бестолочи много. Вместо того, чтобы помогать выслеживать животных или, к примеру, перегонять скот, он всё только портит – распугивает добычу или убегает вдруг в непонятном направлении, а отцу ходи и ищи его. Никакому обучению не поддаётся, потому что егоза по нраву и не может элементарно набраться терпения. С овцами ведет себя как с самыми лучшими друзьями – может забуриться в гущу стада и прыгать среди них, довольно высунув язык или просто носиться в разные стороны. На команды отца не реагирует, всё делает по-своему. В общем, вместо пользы приносит одни нервные расстройства. Разве охотничьи собаки такими должны быть?

Отец хотел продать его или просто отдать кому, но я настояла на том, что пса нужно оставить – привыкла к этому обалдую и полюбила его. Он стал моим другом, а друзей нельзя предавать.

Мать по обыкновению предостерегает отца от разных бед в дороге, проверяет, сколько еды и что из теплых вещей он с собой взял. Я крепко обнимаю его с тяжелым сердцем, а он говорит нам, чтобы мы не скучали и обещает вернуться уже завтра вечером.

Седлает Акварель и, обогнув двор, уносится вдаль.

Стоим и смотрим им вслед, провожаем глазами до тех пор, пока их фигуры не сливаются с жарким маревом вдали и не исчезают.

Грустно…

Ходит отец всегда одной и той же дорогой. Минует автотрассу поперек пешей тропы за пару километров от двора, идёт по небольшому полю и поднимается на вершину пологого холма, усыпанного по обе стороны камнями и поросшего редкими соснами. Спускается в низину за склоном и через ущелье выходит к ещё одному полю. Его венчает густой сосновый бор, растущий у подножия высоких гор – там отец и охотится. Эти горы видно даже из нашего двора – огромные, величественные. И всегда такие разные. Черные и хмурые или светлые, ясные, иногда холодные и неприступные. Их настроение как и человеческое зависит от погоды.

Весь вечер следующего дня, которым отец обещал вернуться, я просидела на лавке, а когда стемнело, уснула.

Не пришел папка.

Наутро мы запаниковали, конечно. Мать нервозно расхаживала по двору, я настойчиво отгоняла от себя плохие мысли и всё убеждала себя, что он вернется. Придет, рассмеется от того, что мы так извелись с матерью, а потом по обыкновению похвастает привезенной добычей.

Если не озвучивать страшные мысли, ничего скверного и не случится. Я всегда так считала и это работало, но только не в этот раз. Чем дольше я ждала, тем сильнее разбухал ядовитый страх внутри, не давая покоя.

Тревожно поглядываю на горы вдалеке, не сводя глаз со склона. Слоняюсь туда-сюда по двору, не находя себе места. Не зря говорят – ожидание хуже смерти.

Что с ним могло случиться? Напали волки? Сорвался со скалы, утонул, заблудился?

Эти домыслы разрывают меня на части, а внутренний голос, шепчущий из глубин подсознания, что отца я больше не увижу, становится всё громче и убедительнее.

Лупила себя по щекам, билась лбом о стену, но черноту из себя выгнать так и не смогла. Как тут получится сосредоточиться на хорошем, когда везде чудится его взгляд и слышатся шаги, мерещатся страшные образы, жуткие картинки?

Вечером второго дня мать села в первую попутку и поехала в Кеген, чтобы сообщить в полицию о его пропаже. Я осталась дома – кто-то же должен встретить его, если он вернется…

Если.

Готова прибить себя за это слово.

Гляжу со скамейки во дворе на заснеженные вершины гор у горизонта. Настолько высокие, что гребнями и макушками утопают в облаках. Они видели и знают всё: где отец, что с ним случилось, вернется ли он. Но ответов от них не дождешься. Если бы они и умели говорить, секретов своих мне бы никогда не выдали.

Абур лежит под скамейкой, изредка поскуливает, лижет мне ноги – хочет успокоить.

– Он вернется? – с надеждой спрашиваю я у собаки.

Жалобно скулит и ложится под лавку, поджав уши. Он тоже не знает ответа.

Так мы и просидели, пока мать не приехала.

Она вернулась, когда в черном небе уже засияли первые звезды. Сказала, что написала заявление, поговорила с начальником, рассказала ему всю историю от начала до конца. Собственно, там и рассказывать нечего. Пропал человек, вот и всё.

– У них новый сотрудник, – уставшим голосом говорит мать. – Какой-то Джусаев, майор. – Закрывает лицо руками, устало вздыхая. – Попросил успокоиться, сказал, что волноваться не о чем.

С паузами от моих постоянных возмущений и упрямо наворачивающимися слезами мать пересказывает весь их разговор. Говорит, что он сказал подождать, ведь опытный чабан нигде не пропадет, тем паче на лошади и вооруженный. Возможно, он забрел куда-то далеко в поисках хорошей добычи и уже направляется обратно. Попросил не паниковать. Искать чабана в столь дикой и глухой местности, в непроходимых горах – задача для их маленького отделения непосильная, как он выразился. Так что если всё, действительно, серьезно, то нужна будет помощь со стороны – от города или с погранзаставы. Но нужно подождать.