Ежеминутно ко мне могут зайти и „взять“.

Часовой под окном, как тень, подкрадывается неслышными кошачьими шагами, подсматривая за каждым движением.

„Волчек“ поблескивал и тускнел от частого заглядывания в него. Иногда намеренно-слышнее тихое топтание за дверью указывало на присутствие за нею надзора, и стук чуть-чуть вынимаемой и вкладываемой шашки в ножны старался возбудить воображение: не идут ли брать? — И тем отвлечь приговоренного от сна и довести его, таким образом, через несколько ночей до крепкого, осиливающего предстоящую опасность сна, когда легче всего наброситься на него, не боясь сопротивления.

Тургенев в одном своем очерке пишет, что осужденных к смерти преступников перед временем казни всегда находили спящими; но тут не нужно спиритуалистических намеков, а попросту — усталость после нескольких дней возбуждения берет вверх, и наступившая реакция, или настроение апатичного безразличия так на второй или третий день вызывает томительное желание: хоть бы скорей приходили, и тогда они уже отсыпаются за все время... и проснуться, чтобы почить навеки...

Не все ли равно, когда меня возьмут: часом ли раньше или позже.

Администрация отменно предупредительна, и чувствуется, что время как-будто не обычное.

Даже на них, моих врагов, я не сержусь.

Я себе представляю как буду в конторе, куда меня обманным образом могут вызвать „расписываться“ или „перековывать“ перержавевшие кандалы, откуда в камеру не вернусь.

Вижу чиновно-праздничную вежливость прокурора.

Но „все разумное — действительно, и все действительное — разумно“..

Теперь их время и это естественно.

Столыпинские галстуки и террор максималистов; разнузданный произвол власть имущих и пули революционеров; наглость сильных мира сего встречается с динамитом анархистов; все это — действительное, существует, а потому разумно.

Я очень рад, что родные по крови не знают о приговоре надо мною и что я не увижу их слез ненужных; в последние минуты напишу „прощальное“ письмо, и, пока оно дойдет, мои глаза смежатся... Для них эти несколько дней будут живым,

Спокойной ночи, товарищ. Не унывай. Мы, как Симеон-Богоприимец, узрим час своей смерти, а ведь, не всякому дана такая завидная доля....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Время, у меня, как у Иисуса Навина, остановило свое течение... Далеко в прошлом виднелось мое невидимое откуда появление и впереди наступает вот-вот исчезновение в ту же таинственную глубину.

Безначально мое рождение и бесконечно мое существование.

Но что же в сущности „Я“?..

— Человеческое тело есть ассоциация колоний микроорганизмов. Неужели „дух“, „идея“ вошли в него извне?

Случайность природы, игра ее, вдунули идею в бренное тело, где она бьется, закованная в грубой материи, и, как раненая птица, порывается вверх, но, обессиленная этой борьбой, падает обратно.

Но, как и откуда появилась идея, или волеподобная энергия? Даже как „функция мозга“, она непонятная „мировая задача“.

Мир так велик теперь, как мал был в прошлом.

Миллионы звезд с планетами, населенными, быть может и даже вероятно, одухотворенными существами, также являются загадкой нам, как и древним их маленький мир с центром всего — землею.

Я думаю, что если бы наука могла сотворить планету из атомов первоначального вещества, или превратить мертвую материю в живую тварь, то и тогда она не разрешила бы загадки....... и человек опять остался стоять перед ней лицом к лицу.

„Бог“... буддийский, магометанский, христианский. В сторону: Он — разложим и поддается социально-антропологическому анализу, он создан по образу и подобию человека — общества; а без веры в существование его человеку слишком жутко в этом мире, и он чувствует себя страшно одиноким.

Как малы все вопросы жизни о добре, нравственности в сравнении с одним, главным, метафизическим: в чем сущность мира? Не получу ли на этот ребус скорого решения?

Но, даже там, по ту сторону сейчасной жизни, этот вопрос поставлю также материально-позитивистически, — в этом уверен. Тогда и смерть не принесет мне желанного ответа. Человек родился с червоточиной . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночь. Сфинксообразная луна бросает квадраты, дорожки и пучки света на загадочную землю. Тишина.....

Я кажусь себе полосатой жужелицей, живущей столетия в недрах египетской пирамиды.

Звезды очень ярки и, наверно, со всех сторон обступили небо. Я замечаю их немного сквозь мое окно. Сколько их погибло, исчезло, но лучи воспринимаются нашей ретиной.

Не так ли и с человеком: он — не что иное, как батарея электрических и других лучей.

Не остается ли после его смерти, исчезновения, тоже луч на более или менее продолжительное время, и нельзя ли уловить его так, как глаз поймал луч звездный?

Если теперь можно превращать звук в цвет, теплоту и наоборот, то почему нельзя думать, что носящиеся вокруг нас лучи будут уловлены, и тогда станут иметь астральные тела великих и интересных людей как Соломон, Платон, Иисус. Не есть ли наш мозг такая воспринимающая пластинка, которая отражает от себя, попавшие на нее лучи умерших людей, и это называем мы „приведением“?

Ну, я забрался сегодня в дебри. Червоточина дает себя знать. Довольно. Пора спать.

Все время сплю хорошо, как и всегда почти, даже удивительно самому, но сны несколько иные: в них нет прежней колоритности и ясности, как-будто по свеженаписанной красками картине невидимая рука беспорядочно водит кистью, и поэтому воспроизвести ее цельной не удается. Эта рука —