жиры-масло, на тебе — сахар. На первое — суп из крапивы, на второе — синяя каша из сечки, расползается по тарелке. В середине — ложечка черного хлопкового масла. А в сторонке — два кусочка селедки.

— Селедка — это рыба-мясо? Хе-хе-хе… — хрипит гортанно сосед по столу высокий дюжий финн Арво, Что для такого детины два ломтика селедки? Недоразумение, игра.

Как Арво попал на завод, никто не знает. Зато всем известно: Арво — сварщик что надо. Ему дают много УДП. Он достает из-за отворота своей брезентовой робы чекушку подсолнечного масла, кирпич хлеба и два пирожка, завернутых в обрывок газеты.

Смотреть, как кушает Арво, удовольствие. Пахучее, янтарное, прозрачное, нежное, играющее пузырьками масло прямо из горлышка чекушки льется в его широкую, крепкую, с огромным бегающим кадыком гортань. Ест Арво не спеша. Смачно прожевывает куски купающегося в масле хлеба. Ест и похрипывает. Потом вытирает ребром ладони лоснящиеся губы. Глаза его блестят и смеются. Он получил большое удовольствие.

Антон ловит себя на том, что проморгал ту самую минуту, когда в нем должен был проснуться Иисус Христос. От сырого черного ломтя остались одни крошки. Тремя пальцами, как клювом, подобрал их с тарелки, слепил одна в одну, сунул в рот, пожевал. Хотел же кусочек оставить на тот самый случай, когда начнет посасывать под ложечкой. Антон точно знает, что этого посасывания недолго ждать, стоит только выйти из столовой… Но разве можно удержаться и не съесть лишний кисочек, когда рядом, на твоих глазах, идет такой пир, бешеный шабаш?

— На, возьми, корыш, — хрипло говорит Арво и сует Антону мучной пирожок с картофельной начинкой. Не пирожок, а какое-то сладостное мучение. Картофель в нем, конечно, перемешан с жареным луком. Иначе откуда бы взялся этот удивительный аромат, от которого так и першит в бескадычном Антоновом горле? Конечно, такие пирожки могут выпекать сейчас только рыночные торговки. Антон знает цену этим пирожкам. О-ее!

— Нет. Арво, спасибо. Я переполнен.

— Бери, корыш, — смеется добряк Арво.

— Надо говорить «кореш», «е», а не «ы».

— Хорошо, кор-е-ш, — делает ударение на последнем слоге Арво.

Пирожки для Арво — десерт. Один из них он направляет в свою гигантскую гортань, второй завертывает в бумагу и сует Антону в карман. И уходит. Теперь Антон знает: когда начнет сосать под ложечкой, он съест этот пирожок. Во-первых, не будет дрожать рука. Во-вторых, день покажется намного короче.

4

Еще по дороге в цех рука несколько раз тянется в карман за пирожком. Но Антон твердо говорит себе: нет! Нет и нет!

В цехе вынул его из кармана, положил на верстак, обитый белой жестью. На бумаге уже проступили жирные пятна. Снял ватник, потянулся за пирожком, чтобы спрятать в ящик. Потянулся… и перехватил на нем долгий завороженный взгляд Генки. Пирожок был таким румяным и аппетитным, что оторвать от него взгляд не было никакой возможности. Антон бы и сам, не раздумывая, сунул его в рот, но в последнюю минуту передумал и протянул пирожок Генке. У того заблестели глаза:

— Нет, что ты, не валяй дурака.

— Бери, тебе говорят.

И Генка не устоял. Ел он маленькими кусочками, не торопясь, и только по лихорадочному блеску глаз можно было догадаться, каких усилий стоит ему не съесть пирожок сразу, одним махом.

Время обеда еще не прошло. В цехе было тихо. Недалеко от верстака сидели слесари-сборщики, смолили цигарки. На перевернутом экскаваторном барабане сидел Витька. Он увидел, как Антон дал Генке пирожок, мрачно сверкнул глазами, по рыцарской скобе забегали комочки желваков. Антон подумал:

— Черт с тобой, психуй, психуй, голубчик.

Генка съел пирожок, подошел к питьевому бачку. Антон направился в инструменталку за угольником. Прозвучал гудок с обеда. Цех погрузился в скопище грохочущих звуков.

И тут произошло такое… Почему так устроена жизнь, что никогда не знаешь, где тебя поджидает беда?

Вернувшись к верстаку, Антон увидел, что Генка больно сжимает пальцы правой руки. По тискам стекала струйка крови, перемешанная машинным маслом. Витька стоял неподалеку, щурился, не скрывая своего торжества. Все понятно: пока Генка ходил пить воду, он смазал головку пальца маслом. Генка не заметил, рванул напильником по железу, пролетел, поскольку сцепления — ноль, правая рука врезалась в тиски, проскребла пальцами по детали. Миленькая шутка. Ее проделывают с новичками. С ним это тоже было. Генка стоял и дул на пальцы. Ноздри у Антона прилипли к хрящу, так он втянул в них воздух. Какая-то дикая ярость впилась в мозг, швырнул на верстак угольник и с визгом, пружинящим обезьяньим прыжком кинулся на Рогулина. Все произошло в считанные доли секунды. Успел только подумать, что сказала бы мама, если бы увидела такое: «Антон, что ты делаешь?»

Но мама была в соседнем цехе и ничего не видела. Схватка получилась неожиданной. Стукнулся об Рогулина, как палка о столб. Ярость и неожиданность должны были принести ему победу. Но, во-первых, Витька Рогулин был не из трусливого десятка. А во-вторых, масса есть масса. И не учитывать ее мог только ослепленный яростью и гневом боец. Витька Рогулин упал, но тут же перевернулся. Поджал его под себя. Антон кряхтел, вывертывался, норовил ухватить Витьку за грудки. Но Витька наседал и цедил сквозь зубы:

— Ах ты, паскуда, прихвостень.

— А ты идиот, дуб. — Антон попытался ухватить Витьку за шею и притянуть к себе. Но Витька собрал у него на груди в кулак рубашку, прижал его лопатками к полу, а сам уселся на него верхом. И тут Антон выдал тихий, жалобный звук:

— Ой-е-ей!

Ногу выше колена резанула дикая боль. Будто в нее впились разбитой бутылкой и острые зазубрины стекла скребанули по самой кости. Потом он почувствовал, как побежала горячая влажная струйка. Лицо его позеленело и начало кривиться. А Витька не понимал, в чем дело. Он только догадывался, что произошло что-то необычное, что нарушены какие-то законы драки. Поднялся, поставил Антона на ноги. Из краешек глаз выжимались слезы, Антон смахивал их кулаком.

— Ну что, что произошло? — допытывался Витька. Но Антон не мог говорить, гнулся и беззвучно глотал слезы. Потом выдавил:

— Чирь, фурункул, барин! Понял?!

Ногу стягивало. Гной просочился сквозь штанину, расплылся влажным пятном.

— Дурак ты, — сказал сквозь зубы Витька, — зачем с фурункулом прыгал? — Лицо у него самого было зеленое, а под глазом быстро пульсировала синяя жилка. Он испугался, тяжело и нервно дышал. Антону даже стало его жалко. Стоять было трудно. Пожилой сутулый слесарь Василий Савиновский посадил его рядом с собой, закатил штанину, перевязал ногу бинтом, который Витька успел уже принести из аптечки. У Савиновского был горбатый нос и странная