он ненавидит эти гудки. Ему кажется, что они подкарауливают его специально и начинают гудеть в ту самую минуту, когда смертельно хочется спать. Первым будит поселок гудок электростанции, потом — алюминиевого завода, третьим — ремонтный завод, на котором Антон работает. В поселке есть и другие заводы. Но они значительно меньше и гудков своих не имеют.

Сейчас гудит гудок алюминиевого, и это значит, что времени осталось немного. А вставать трудно. В голове какой-то отдаленный шум, как тарахтенье моторов. Антон знает: шум пройдет, как только нога нащупает кирзовый ботинок. За ночь ботинок до того охладился, что прикоснуться к нему, все равно что наступить на оголенный провод. По телу пробегает дрожь. Начинает трясти, и потому все остальное делается в бешеном темпе, как на беговой дорожке.

Собственно, дел не так уж много. Посещение общего умывальника. Три ледяных всплеска в лицо, как три миллиона иголок. Готово. Сонливость отлетает моментально. Сила ощущений выходит за возможные пределы. Жутко сосет под ложечкой… Пока он натягивает на себя промасленную спецовку, мама успевает из щепок развести огонь и вскипятить чай. Так всегда, так и на этот раз. Два тонких, почти прозрачных ломтика черного хлеба, не без усилий сбереженных от ужина, пара черных и сладких котлет из мороженого картофеля, кружка насахариненного чая в мгновение ока исчезают в желудке. Теперь предстоит самое неприятное: окунуться в холодную предутреннюю тьму и преодолеть два мучительных, нескончаемых километра до проходной завода.

Обычно эти два километра Антон не идет, а пробегает. Идти просто невозможно: насквозь пронизывает ветер. Пропитанные соляркой и мазутом брюки становятся жесткими и холодными, как жестянки. Худая трикотажная пара оказывается совершенно беспомощной, сопротивляется только первые две минуты. Потом мороз вытесняет остатки тепла, начинает сводить колени, и что еще хуже и просто ужасно, начинает подбираться к пахам. Тогда Антон перегибает тело пополам и бежит. Но как убежишь от мороза? Маленький кургузый ватник совсем промаслился, сбился, ни клока ваты, ветру не в чем путаться. Леденит напропалую. Полтора года назад, когда Антон только поступил на завод, мама купила ватник по дешевке у какого-то фезеошника. Он уже тогда был не новым. А теперь совсем прохудился.

Бежит Антон на работу рысцой. Каждое утро — стометровка. Много стометровок… В цех вбегает иссохшей почерневшей головешкой. С ходу валится на проходящую за верстаком ребристую радиаторную трубу. Через несколько минут от него начинает густо валить пар. Если бы Антон знал, что так подпаривают недоносков, чтоб сохранить им жизнь, то придумал бы себе более подходящий способ обогрева. И тогда бы над ним не посмеивались. А так смеются и смачно прикашливают. Но он все равно лежит еще несколько минут в обнимку с трубой и только потом встает. Конфузливое кривление губ, некое подобие улыбки. Принимается за работу. Эти несколько минут — несомненно спасительный фактор в его биографии. И это еще одна причина, почему расстояние от дома до проходной он покрывает бегом.

Но сегодня Антон бежать не может. На левом бедре всплыл чирей. Три дня назад он заходил с ним в медпункт. Но худая кокетливая девица в белом халате вместо того, чтобы приложить хоть капельку медицинского старания, рассмеялась и сказала, что не пристало мужчине обращаться к медработникам с подобными пустяками. И тут же пообещала, что «барин», как она назвала чирей, себя еще покажет. Антон попросил, чтобы она его просто разрезала. Но та безответственно хихикнула и сказала, что рано, что «барин» еще не созрел.

И вот сегодня он стянул кожу от колена до паха, жжет сверлящей болью. Во первых, нет никакой возможности бежать. Это — плохо. Во-вторых, так болит, что забываешь про мороз. Это — хорошо. Сегодня нужно о многом подумать. Сегодня такой день, который может принести радость. Правда, надо будет поработать, и он, конечно, постарается.

Еще неделю назад мастер Сметанин сказал, что он, Антон Белоконь, может попробовать сдать на разряд. И вот неделя прошла. И сегодня этот день. Если экзамен пройдет хорошо, то ему присвоят третий разряд слесаря-универсала. Особенно его привлекает это многообещающее — «универсал». Не какой-нибудь там слесарь-водопроводчик, а именно — универсал, широкий профиль.

До сих пор же было одно мучение. Ученический кошмар. В огромные ворота цеха загоняют экскаватор. Хорошо, если просто какая-нибудь поломка. Если надо перебрать редуктор, или сменить прокладку на картере, или отцентровать разработавшиеся блоки. А если ремонт капитальный? Тогда устраивают генеральную купель. Это значит, что надо искупать экскаватор. Если бы это делалось так же просто, как купают слона в зоопарке, так о чем бы и говорить. Подключил себе шланг, навел брандспойт, пожалуйста — зрелище и упоение, масса удовольствий слону и поливальщику. А что значит искупать экскаватор? Это значит — перемыть все его части до последнего винтика и шестеренки. Беда же заключается именно в том, что совершенно неизвестно, чего больше: звезд на небе или этих самых винтиков и шестеренок.

Как всегда, на купель бросают Антона. Мастер Сметанин считает, что Антон просто создан для того, чтобы все эти валы и валики, шестерни и шестеренки, пальцы и втулки, шпонки и поршни, башмаки и червяки — все это, перемешанное, забитое грязью и мазутом, выскрести до блеска, так, чтоб видна была каждая вмятина и ссадина и каждый изъеденный кусок железа. Разве он мог когда-нибудь подумать, что машина может так ненасытно жрать и корежить металл?!

То, что он берет в руки и промывает в солярке, уже не детали, а какое-то искалеченное крошево. Правда, после купели это уже отливающее блеском крошево. Его хлопают по плечу: молодец, Антон, отличный умывальщик. Кривится его широкий рот с пушком над пухлыми губами, и все, наверное, думают, что нет на свете большей радости, чем голыми пальцами брать прокаленную на морозе сталь, отбивать от нее зубилом смерзшуюся, пропитанную застывшим мазутом землю, так пропитанную и смерзшуюся и так вработанную в щели, трещины, поры и дыры, что трудно разобрать: где металл, а где земля. Конечно, после Антошиной купели все это блестит. Но кто знает и кто видел, сколько черных саднящих ссадин и вмятин остается на Антоновых пальцах после каждой такой купели?

Потом слесаря-ремонтники все это, вымытое и вычищенное, приводят в божеский вид. Что подварят, что заточат, что заменят. И сделают из экскаватора игрушку, и он снова будет грызть землю, как новенький. А Антону-умывальщику подсунут очередную купель.

В общем-то, он не ропщет. Ремонтный завод — не мастерская заводных игрушек. Знал, куда шел. Папа тогда сказал:

— Надо выжить. У тебя самый рост. А иждивенческий паек, сам знаешь… Подумай, Антон. Война кончится, и потом будешь