Чиновник был нестар – вряд ли он давно перешагнул тридцатипятилетний рубеж – и предпочитал агрессивно-показному западному мундиру, который носили почти все занятые на управляющих постах эльветийцы, рубаху с широкими рукавами с накинутой поверх айлакской безрукавкой и льняные штаны. Если бы не цвет его кожи, светлые волосы да разрез глаз, де Валансьен сошел бы за принявшего эльветийские догмы, но оставшегося в душе преданным малой родине айлакца. Но самым удивительным была его речь.

– Я де Валансьен, так меня и зовите. Сограждане!

Говорил де Валансьен на сносном высоком че-тао. Большинство айлакцев знало этот язык, но в Махаристане он был не в почете, так что Каали Сенг понимал далеко не все. Перевод ему шептала на ухо многомудрая Йоналишарма.

– Именно так я обращаюсь к вам сегодня. Не "дети Ай-Лака" и тем более не "жители Кахой Дхата". Как оскорбительно с моей стороны было бы обособлять вас в нашем общем доме – свободной и неделимой Эльвеции! Как и я, любой из присутствующих здесь – гражданин Эльвеции, и именно поэтому я люблю и ценю жизнь и труд каждого из вас. К сожалению, мою позицию разделяют далеко не все...

Де Валансьен сделал паузу, наслаждаясь реакцией толпы. Такого айлакцы доселе не могли слышать ни от одного эльветийца. Учитывая, что каких-то двадцать лет назад белые солдаты посылали оставшимся в метрополии женам сувениры из отрубленных у туземных партизан фаланг пальцев, речь, начавшаяся такими словами, произвела нужное впечатление. Оратор моментально завладел вниманием слушателей.

– Венсан Дарфур, офицер нашей славной армии, оказался недостоин честных и трудолюбивых подопечных, – де Валансьен сделал упор на этом слове, – какими, безусловно, являетесь вы, друзья мои. Пользуясь данной ему властью, он набивал карманы вашими деньгами, транжирил их и не находил применения своим истинным талантам. Это печалит меня и заставляет искать виновных. И знаете, кто виновен? Все мы. Виновен я, что так поздно приехал с проверкой. Виновны прямые подчиненные Венсана, не сумевшие или не пожелавшие вразумить командира. Виновны, в конце концов, все вы! Разве вы не умеете писать? Разве Всевечный Отец не дал вам разум и речь, чтобы донести до справедливых судей нужные слова! К вашим услугам канцелярии столицы вашей провинции – Вьенгчана. Но и это не все! Вам принадлежит Бумажный дворец великого Хаймина, где с помощью генерал-губернатора правит король Ай-Лака. Вам, мои сограждане, принадлежат Лутеция и Его Величество Луи-Огюст! Вам – и только вам!

Махнув рукой, де Валансьен вызвал из толпы одного из рыбаков.

– Как тебя зовут?

– Ла, мой господин.

– Я не господин тебе, Ла! – взревел эльветиец. – Я твой друг, твой соотечественник, твой брат! А скажи мне, Ла, много ли горестей ты претерпел из-за Венсана Дарфура?

– Я, мой... мой брат, – начал Ла, очень быстро сбившись с че-тао на айлакский. – Мой брат господин Валасен, я плачу много в казну. Серебряной монеты я не видел два года. Раньше держал в руке две за год, и было сыто. Теперь детям голодно. Мне голодно. Жена умерла.

– Жена тоже умерла по вине Дарфура? – спросил эльветиец, выслушав от помощника перевод.

– Нет, что вы, мой брат господин Валасен. Это болезнь груди.

– Что ж, с болезнью груди я ничего поделать не смогу, да и поздно уже, а вот голод я намерен прекратить. – Де Валансьен протянул Ла две серебряных монеты. – Вот, это тебе за год. Каждый лишившийся дохода из-за преступных налогов также получит по два серебряных луи!

Площадь взорвалась ревом ликования. Такой какофонии не было даже во время расстрела культистов Черной Матери энглийскими войсками. Каали Сенг перестал слышать то, что нашептывала Йоналишарма. А люди наперебой благодарили всех богов, чьи имена смогли вспомнить, короля Луи-Огюста, короля Ай-Лака, генерал-губернатора и самого де Валансьена. А последний и не думал останавливаться.

– Вы – народ, и вы решаете, какой будет ваша страна! – выкрикнул он, потрясая кулаками. – Приходите и рассказывайте обо всех своих невзгодах, а мы – те, кому вы одолжили власть, – вынесем справедливое решение. И сегодня...

На этих словах двое солдат вывели из ворот дворца коменданта. Мундира и кепи на нем уже не было, и вместе с ними он потерял воинственный вид.

– Сегодня мы вместе решим судьбу Венсана. Что скажете, сограждане? Достоин ли он носить звание коменданта?

– Нет! – заорал кто-то, и толпа подхватила этот крик.

– А какое наказание за разрушенное доверие понесли те, кто жили в этих стенах ранее? – Палец де Валансьена указывал на Восьмиугольный дворец.

Этот вопрос поставил айлакцев в тупик. Судя по всему, в законах они разбирались слабо. И тогда вперед выступил Каали Сенг. При помощи Далиравары распихав локтями стоявших перед ним рыбаков, он вышел к подножью помоста, на котором стоял де Валансьен.

– Смерть, – вполголоса сказал Каали Сенг.

Эльветиец присел на корточки и внимательно посмотрел на Каали Сенга. Вблизи де Валансьен, и до того не казавшийся Каали Сенгу внушительным и грозным, выглядел до обидного непримечательно. Лицо его покрывал коричневый загар, густые брови и растрепанные волосы выгорели от беспощадного солнца, несоразмерно большой нос навис над верхней губой, как большая желтая слива. Молодому человеку на миг стало обидно, что такую блестящую речь произносил столь некрасивый человек.

Произнесенное Каали Сенгом эльветиец понял без перевода.

– Вот как? Смерть – это очень опасное слово, друг мой, – проговорил де Валансьен. – Этот приговор не отменить, а последствия не обратить вспять.

– А кто обратил бы вспять приговоры самого коменданта? – весьма дерзко спросил Каали Сенг.

Де Валансьен подозвал помощника, выслушал перевод и кивнул, соглашаясь с доводом.

– Мнение одного славного юноши мы услышали. Согласны ли с ним остальные?

Кровожадность – болезнь заразная, так что предложение Каали Сенга пришлось по вкусу почти всем горожанам. Побледневшего Дарфура увели, чтобы заточить в камеру до казни, а де Валансьен, тут же забыв о нем, завершил свое выступление настолько элегантно, насколько было возможно.

– Если же у вас накопились другие претензии к власти, которую представляю я, не сочтите за труд навестить меня во дворце, где я буду вести прием с полудня до десяти в следующие три дня. Любое решение Дарфура можно оспорить, и, если ваши аргументы покажутся мне убедительными, я с радостью сделаю это. Желаю вам хорошего вечера, друзья, и не налегайте