И иссякнет свет моих страждущих глаз…

Джерен, пригорюнившись, уходит к себе.

Все, кто ушел, вернулись, а тебя все нет.

Нет моей розы, соловушки нет.

Изболелась душа, а целителя нет,

Услышь, ангел мой, стенанья мои[1].

Громкий плач Герек-эдже.

С е р д а р (подходит к ней). Бе!.. Герек!.. Не пойму, ты смеешься или плачешь?

Г е р е к (сквозь слезы). Плачу.

С е р д а р. Плачет! Ей-богу, плачет! Герек, отчего же ты плачешь? Дедушку своего вспомнила или бабушку?

Г е р е к (плача). Вспомнила свои восемнадцать лет…

С е р д а р. Вах! Я с радостью стал бы жертвой твоих восемнадцати лет. Но объясни мне, женушка, почему ты вспомнила не свои восемь лет или пятьдесят восемь лет, а… восемнадцать?

Г е р е к. Мне было восемнадцать лет, когда я впервые услышала эту песню. И пел ее ты.

С е р д а р. А?.. Тогда плачь! Плачь, старушка, плачь. Я сам готов заплакать. С тех пор почти полсотни лет протекло. А как сейчас помню: сколько я ни пел, сколько душу ни изливал — тебя ко мне не отпускали.

Г е р е к. Вот я и заплакала.

С е р д а р. А все же досталась ты мне. И никому другому. Ох, и бедовая ты была девица! Когда тебя посылали за водой к ближнему арыку, ты бежала к дальнему. Мы встречались у одинокого тутовника и не знали, что нам делать. По часу и больше, бывало, глядели друг на друга и молчали.

Г е р е к. Я не глядела…

С е р д а р. Ты не глядела, а я глядел! Ты, опустив свои черные глаза, следила за течением воды до самой минуты расставания. Я надеялся, что хотя бы в зеркале воды ты увидишь мой печальный взгляд. Увы, вода в арыке была мутная. А сердца наши шумели, как две сварливые бабы.

Герек вздыхает.

Скажи, Герек, милая, если бы тебе вернули сейчас твои восемнадцать лет, как бы ты поступила? Прыгнула бы с той крыши в мои объятия?

Г е р е к. Ой, да!.. Ой, нет!.. Не сразу.

С е р д а р. А как же?

Г е р е к. Подумала бы.

С е р д а р. Зачем?

Г е р е к. Для виду… Захотела и пошла бы к тебе, а то и не пошла бы. По своей воле жила бы.

С е р д а р. Как наша внучка Джерен?..

Г е р е к. Да, как наша милая внучка. Счастливая над ней звезда. Куда хочет — пойдет, где захочет — учится, кем захочет — станет, кого захочет — выберет. И ведь выбрала. Ой и парень Батыр Салихов — слиток чистого золота! И умен, и пригож. Другие парни пьют, горло дерут, никому покоя не дают. А он не такой, он настоящий… как его?..

С е р д а р (важно). Аспирант.

Г е р е к. Вот! А его отец Назар Салихов? Настоящий… как его?..

С е р д а р (важно). Управляющий…

Г е р е к. Вот!.. Говорят, вчера у него обедал сам… как его, подожди, я сама скажу… министр.

Сердар утвердительно кивает головой.

А Огулбике, его мать? Весь город ее знает. Даже в баню на казенной машине ездит. Ох, скорей бы дождаться свадьбы!

Сердар тяжело вздыхает.

Почему ты вздохнул?

Сердар молчит.

Сердар, так вздыхают в беде.

С е р д а р. Свадьбы не будет.

Г е р е к. Как?

С е р д а р. Если ты ухитришься задержаться на этом белом свете еще пять-шесть лет, то, может быть, и увидишь свадьбу своей внучки. А раньше не надейся.

Г е р е к. Какой бык боднул тебя, старик? Опомнись, что ты плетешь?

С е р д а р. Ох, старуха, сейчас не те времена, когда тебе было восемнадцать лет. Теперешняя девушка, прежде чем кинуться с крыши в объятия любимого, должна обсудить вопрос с научной точки зрения.

Г е р е к (смеется). Эх, муженек, вот что значит седина пришла, а ум отстал. Есть ли на свете такой богатырь, который поборол бы любовь? Не было и не будет. По себе знаю.

С е р д а р. Ты рассуждаешь, как необразованная женщина. Теперешняя девушка, помимо других наук, обязательно должна пройти особый курс испытания и проверки любви. Это целый, как его… факультет, и учатся на нем примерно три года. Первый год изучают биографию друг друга, второй — образ мыслей, третий — характер. Поэтому не надо их спрашивать: «Когда ваша свадьба?», а надо спросить: «На каком вы курсе любви?» Вчера я спросил Джерен. Выяснилось, что они дошли до второго курса и провалились.

Г е р е к. Куда провалились?

С е р д а р. Не таращь на меня свои прекрасные очи. Они разбежались в разные стороны, как два джейрана в пустыне.

Г е р е к. Они поссорились?

С е р д а р. Да, жена, они поссорились. Поэтому я и пел свою грустную песню, и ты недаром заплакала.

Г е р е к. О! Зачем ты сказал мне об этом? Я умру с горя. Держи меня, не то я упаду. (Слезает с лестницы.)

С е р д а р (обняв, снимает ее с лестницы и держит на руках). Эх, было бы тебе сейчас восемнадцать лет!

Г е р е к. Ну, отпусти. Не стыдно?

С е р д а р. Я столько стыдился в течение своей жизни, что упустил лучшие ее минуты.

Г е р е к. Ой, щекотно!

Сердар ставит ее на землю.

Скажи, правда ли? Они поссорились? Или ты пошутил!

С е р д а р. Что за радость шутить со старухой!

Г е р е к. Болтун! У меня сердце кровью обливается, а ему смех!

С е р д а р. Ну, слушай, Герек! Когда ты сидела у соседки, пришла Джерен, и я не узнал нашей внучки. Брови ее сдвинулись, как тучи, а щеки побагровели, как лепестки вон тех роз. Словом ни с кем она не перемолвилась, ни с отцом, ни с матерью. Прямо прошла в свою комнату, и я только услышал, как она прошептала: «Ах, Батыр, Батыр!» — и так вздохнула, что сердце мое упало.

Г е р е к. Беда! Я не переживу этого. Сейчас же пойду к ней. Хочу все услышать сама. (Поднимается на ступеньку террасы.)

Сердар тянет ее обратно за подол.

Пусти! (Снова пытается подняться.)

Сердар не пускает ее.

Пусти же!

С е р д а р. Ты встаешь раньше петухов, а Джерен пожалей. Всю ночь, бедняжка, ворочалась в постели, я все слышал, и сердце ее сжималось от боли.

Г е р е к. Ты слышал, как сердце ее сжималось от боли?

С е р д а р. Слышал.

Г е р е к. Врешь! Теперь у девушек не сжимается сердце от боли. Я даже в кино такую видела — с утра смеется, до темноты хохочет, ни облачка грусти, ни тучки печали! Счастливая!

С е р д а р. Кино — это тень, подул (дует) — и нет ее. А на жизнь не подуешь. Теперь девушка счастлива, не то что в твои молодые годы, а печаль и ее посещает, и у нее, бывает, сердце сожмется.

Г е р е к. У кого, у кого, а у моей внучки сердце никогда не сожмется. Слышишь?

С е р д а р (заткнув уши). Ой! Герек! Женщина, восемнадцать