Шрифт:
Закладка:
Напоминали о кострах инквизиции.
И суевериях.
— Жители серебряного Куттенберга. Они получались слишком… живыми. Глаза, лицо, тёплые руки, но сердце из серебра, холодное, как у их хозяйки. Альжбета из Рудгардов. Единственная и, как положено в легендах, любимая дочь.
Эльза замолкает.
И продолжать я не прошу.
Не хочу.
Потому что счастливых концов у легенд не бывает, и моя кукла, в глазах которой теперь грусть, мои мысли подтверждает.
— Пан умер, когда Альжбете было тринадцать, — Эльза все ж продолжает, — говорили, что родственники, ничего не добившись от короля, решили проблему сами. Вот только подарок все равно закончили и на пятнадцать лет девочке его подарили. Альжбета играла в свой город… и у неё была кукла. Любимая, похожая на свою хозяйку. Светлые волосы, зелёные глаза, она была больше, чем остальные жители города.
— Вы думаете эта она? — свой подарок я откладываю, прячу в рукава свитера пальцы, что заледенели враз, и не верю.
И верю.
— Думаю, — тетушка Марека кивает, останавливается за креслом напротив меня, и от её взгляда перехватывает дыхание. — И я не хочу знать, как кукла, пропавшая вместе со своей хозяйкой и всем серебряным городом, оказалась у тебя.
— Мне её подарили.
— Подарили, — она усмехается, соглашается пугающе. — Ей тоже подарили.
И она пропала.
Исчезла в одну из тёмных осенних ночей.
— Король приезжал лично. Но… ничего. Они словно провалились сквозь землю. Кто-то говорил, что и провалились. Пан заключил сделку с самим дьяволом, чтобы построить серебряный город. И отдать пан пообещал через семнадцать лет то, что первым увидит, вернувшись домой.
— И первым, конечно, оказалась его дочь, — я бормочу себе под нос.
Насмешливо.
Но Эльза слышит, кивает согласно:
— Я тоже думала, что это всё ваши чешские сказки, Квета.
— Теперь не думаете?
— Теперь… — улыбка выходит кривой, и ответ я не слышу.
Он тонет в звонке моего телефона, который надрывает повисшее натянутой нитью напряжение и вернувшегося с кофе Марека заставляет вздрогнуть.
Наливаются возмущенным звоном фарфоровые чашки на серебряном подносе. И мой собеседник, имя которого я не посмотрела, вторит не менее возмущенно.
Сердито.
— Кветослава, до тебя невозможно дозвониться!
— Пани Магда? — я соображаю долго, но соображаю, и пани Гавелкову, что живет по соседству в Кутна-Горе, признаю. — Что случилось?
— Дима, твой жилец, — она выдвигает с претензией, и возмущение в ее голосе набирает обороты, наполняется тревогой. — В вашем доме шум и грохот, скулит собака и свет не горит. Я не понимаю, что происходит, и не знаю, что мне делать! Будь кто другой, я бы уже вызвала полицию, но…
— Но вы сначала позвонили мне, — я выдыхаю, подхватываю машинально куклу и застывшего на пути к двери Марека по широкой дуге обхожу.
— Квета! — он окликает.
Вручает поднос с расплескавшимся кофе тетушке, идет за мной.
— Да, — пани Гавелкова подтверждает, и сомнения в её голосе мне не нравятся.
— Пани Магда, я… я скоро буду, не надо полиции, — я прошу, сцепляю зубы, чтобы не начать молить, подхватываю куртку с вешалки и из дома, скатываясь с высокого крыльца, сбегаю.
— Квета, постой же! Что случилось?!
— Марек, что происходит?
— Эльза, что ты ей сказала?
— Ночь на дворе, вернитесь все домой!
— Дядя! Квета, да постой же ты!
Марек догоняет, хватает за локоть и к себе бесцеремонно оборачивает.
— Объясни! — он требует.
И объяснить, вспоминая правила хорошего тона, я все же должна.
— Мне нужно вернуться домой. Там… проблемы.
— Которые не терпят утра?
— Не терпят.
— Тогда я поеду с тобой.
— Нет.
— Марек, что вы кричите на всю улицу! Господи!
— Эльза, подожди!
— Эльза, спасибо вам за… интересную историю, — голову, чтобы найти взглядом всполошенную тетушку, я вскидываю, отступаю, выпутываясь из рук Марека. — И тебе спасибо, что спас от смерти.
— Квета, я…
— Спас? Марек, что она говорит?! Я не…
— Эльза!
— Прости, — ему я улыбаюсь извиняюще, пячусь быстро к машине, что приветливо пищит, и руками развожу. — И спасибо за всё, но мне, правда, надо.
Одной.
Дим — это запредельно личное.
— Квета! — Марек злится, рвется, но тетушка его тормозит.
И из её рук выпутаться куда сложнее.
И остановить меня он не успевает, лишь хлопает бессильно по капоту «Купера», когда я даю задний ход и, выворачивая руль, уезжаю.
[1] Винарна Чертовка — самая узкая улица Праги.
Больше информации по куклам в разделе блоги: "По дорогам Чехии: куклы".
Глава 10
Квета
Дом огромен.
Мрачен.
И за провалами панорамных окон клубится темнота. И цепочка фонарей вдоль каменной дорожки к дому эту темноту лишь подчеркивает. И пани Гавелкова за моей спиной испуганно затихает, перестает бормотать взволнованно и недовольно.
Не требует больше не соваться одной.
Не причитает, что Дим — мощь загробная — совсем почернел и что сердце её при виде мальчика разрывается от жалости, посему свичкову на сметане по-семейному рецепту и с клюквой она ему принесла.
Подкормить.
Ибо все равно Йиржи — беспутный и бестолковый — уехал столь не вовремя в Брно, хотя пани Магда, как чувствовала, не хотела его отпускать.
— Вы совсем неразумная молодежь, — пани Гавелкова сетует.
Подытоживает.
И я, взбегая на террасу, согласно киваю.
— Вечно мчитесь куда-то, не остановитесь.
Остановимся.
Остановлюсь и даже повернусь от дверей, чтобы улыбнуться и застывшей около ступеней соседке сказать:
— Пани Магда, спасибо вам, но дальше я сама.
Одна.
Пусть она и собирается возразить в который раз, сводит тонкие линии бровей к переносице, сверлит взглядом, не давая уйти и отнимая секунды.
— Кветослава…
— Пани Магда…
— Кветослава!
— Пани Магда, в доме собака и вас она не знает, — я говорю.
Быстро, поскольку время ощущается почти физически. И оно, время, ускользает, убегает, как убегают капли недавно закончившегося дождя с покатой крыши.
Торопит.
— Ты безбожно упрямая! Ребенок так и не стал взрослым человеком!
— Стал, пани Магда, — я возражаю.
Едва слышно.
И дверь открываю.
Оставляю шевельнувшийся в груди страх за порогом, шагаю во мрак, разорванный светом полумесяца и подсветкой террасы, и дорожка лунного света стелется из гостиной в прихожую, упирается в лестницу.
Ослепляет.
Осоклоками стекла.
И Айт, сидящий на нижней ступени, вскакивает, пятится неловко задом, чтобы на пол не ступить, скулит тоскливо, и глядит на меня он блестящими глазами, в коих плещется человеческая растерянность.
— Где Дим, Айт? — я спрашиваю.
Беззвучно.
Но умная псина понимает, поворачивает
