Вынесла приговор.

Смертельный.

Потому что крест получился не только на мечте. На последнем поводе жить дальше этот самый крест ему тоже нарисовали. И «научиться жить как-то ещё и заново» можно обнадеживающе или пафосно сказать, но не сделать.

У Дима не выйдет.

Ему было семнадцать, когда на ступенях Рыночной колоннады в Карловых Варах, запрокинув голову к белоснежной резьбе, он уверено сказал, что станет врачом.

Кардиохирургом.

Он сказал, а я влюбилась.

Окончательно и бесповоротно.

Острая цыганская игла проткнула сердце, засела намертво.

Не вытащить.

И тот далекий летний вечер стоит перед глазами, пока я меряю шагами стеклянный и стальной холл больницы при Эрлангенском университете, расхаживаю, заполняя гулкую тишину шагами. Жду окончания лекции будущих медиков, что из большого лекционного зала вываливаются пёстрой галдящей толпой, оглушают, и профессора — невысокого, сухопарого и седого — среди них я на миг теряю.

Меньше пары секунд.

Но даже их хватает, чтобы испугаться, врезаться стремительно в самую гущу толпы, пройтись по ногам, бормоча извинения, и в локоть профессора Вайнриха беспардонно вцепиться.

Вклиниться в его степенный, странный для окружающей круговерти, разговор:

— Добрый день! Профессор Дитрих Вайнрих?

— Да, — он отвечает удивленно-недовольно.

Отрывается от своего собеседника и ко мне, дабы пронзить голубыми глазами, в коих плещется неодобрение и порицание, поворачивается. Смотрит выразительно на мою руку и пальцы, которые побелели, закостенели на остром его локте, стали почти одного цвета с белоснежным халатом.

И их, пальцы, надо разжать, даже если детский страх, что стоит отпустить и Дитрих Вайнрих исчезнет, отстукивает в висках и ускоряет сердце.

Нет.

Я взрослая.

Выросла, поэтому детским страхам не место и руку я убираю, улыбаюсь решительно, извиняюсь на немецком, который пани Власта лично и давно довела до совершенства, сделала третьим родным после чешского и русского:

— Я прошу прощения, профессор Вайнрих. Моё имя Кветослава Крайнова, я вам звонила.

Сегодня.

Вчера.

Позавчера.

Я звонила и слушала долгие монотонные гудки, отсчитывала, сбиваясь всегда на седьмом и прекращая считать, сочиняла сообщения, которые уходили в пустоту и оставались непрочитанными.

— Возможно. И что вы хотели, Кветослава Крайнова? — профессор Вайнрих интересуется раздраженно.

Утомленно.

И то, что я не к месту, выражает всем видом, а его собеседник кашляет, разглядывает сквозь круглые очки, и любопытство за стеклами сверкает отчетливо.

— Поговорить, — все их эмоции я игнорирую, выговариваю решительно, почти нагло, — и предложить вам уникального пациента. Казуистика, герр профессор. Вам будет интересно.

Людям ведь присуще любопытство.

И хмыканье неизвестного тому в подтверждение.

— Случай один на миллион? — герр Вайнрих усмехается.

Не отводит взгляд, который выдержать сложно и зубы, чтобы не признаться в искажении фактов и попытке заинтриговать светила медицины, приходится сжать.

Ответить согласно:

— Один на миллион.

— Слышите, Альберт? — он обращается и поворачивается к своему собеседнику, и насмешка в его голосе царапает. — Действительно, казуистика. Ни больше, ни меньше. Пытаетесь играть на тщеславии, фрау Крайнова?

Он перескакивает, интересуясь и смотря уже на меня, стремительно.

— Да.

— Однако… — в голубых глазах скользит удивление, и, склонив голову на бок, профессор Дитрих Вайнрих разглядывает меня куда более пристально и недоверчиво, сообщает по-мальчишески весело. — Вы должны были сказать «нет», фрау Крайнова. Уверить, что тщеславие у меня отсутствует, ведь еще Теккерей порицал это качество. Наконец, вам следовало пропеть оду моему таланту. Как все тщеславные люди, я глух ко всему, кроме похвалы.

— Конечно, ведь тщеславные люди воображают, что ими все восхищаются, — я парирую хладнокровно.

И обмен цитатами из «Маленького принца» завершается улыбками.

Странным пониманием без слов.

Решением.

— Через полчаса меня ждет почтенное руководство почтенного университета, — светила медицины задирает край рукава, смотрит на часы, и говорит он более человечным тоном. — Если вы согласны прогуляться до дворца маркграфов… вы ведь не местная, фрау Крайнова?

— Нет.

— Тогда, я думаю, вам будет интересно посмотреть на наш барочный город, — он улыбается тонко, принимает решение за меня.

Просит подождать на крыльце пять минут.

И страх, что Дитрих Вайнрих исчезнет, возвращается. Злит, заставляя подниматься и спускаться по слишком короткой лестнице, проговаривать про себя стихи.

Детские.

Нелепые, но привычка так успокаиваться от Дима. И то, что колдунье не колдуется, я повторяю много раз, шевелю губами и появление профессора пропускаю. Налетаю на него при очередном повороте, и за локоть, не давая упасть, теперь хватает меня он.

— Аккуратно, фрау Крайнова. У нас нейрохирургия, а не травматология, — профессор Вайнрих фыркает и направление, подхватывая под руку, задает.

— Спасибо.

— Не за что. Не люблю работать из-за человеческой глупости, — он отзывается безразлично. — Поэтому если ваш уникальный пациент пострадал по собственному идиотизму, то даже мое тщеславие вам не поможет. И про возможные премии, открытия и прорывы в таком случае не начинайте. Их ведь вы тоже припасли в качестве тяжелого оружия?

Припасла.

Придумала целую речь, которая под проницательным и ироничным взглядом уже не кажется столь хорошей и умной, поэтому последний вопрос я не замечаю.

Говорю другое:

— Он пострадал не по собственному идиотизму, герр профессор. Была авария…

…авария.

Бавария, пария, ария и ещё Болгария.

Рифмы к произнесенному вслух слову приходят моментально и неуместно, пляшут в зазвеневшей враз голове и мысли путают.

Не дают сформулировать вопрос.

И на губах, стягивая все мышцы, продолжает держаться улыбка. По инерции, ибо звонок Даньки прервал рассказ дяди Влади, которого вместе с тетей Ингой и бабичкой я вытащила в ресторан.

И тихая музыка продолжает играть.

Танцуют пары, разговаривают люди, плещет смех, и вышколенные официанты призраками скользят между столами.

Мир не замер.

Замер только дядя Владя.

Посерел, а тетя Инга неловко опустила бокал на стол, расплескала багряное вино на белоснежную скатерть, и отвести взгляд от медленно расползающихся дрожащих капель не получается.

И движение нашему миру возвращает звонкий стук ножа о тарелку. Он заставляет вздрогнуть, посмотреть на бабичку.

— Вещи и аэропорт. Я вызову такси и закажу вам билеты, — она говорит невозмутимо, поднимает голову, и этого хватает, чтобы около стола по волшебству материализовался официант.

— Что с Димитрием? — слова все же находятся, и я, забывая, что при официантах о личном не говорят, спрашиваю.

Криком, который оказывается шёпотом.

— Идет операция, — дядя Владя отвечает не менее тихо.

— Кветослава, ты задаешь глупые и неуместные вопросы, — бабичка режет недовольным взглядом и губы на мгновение поджимает.

Вот только в первый раз её недовольство меня не трогает.

— Я не понимаю… — я повторяю и не понимаю.

Димка попал в аварию, сейчас в больнице, операция ещё идет.

Так сказала Дарийка.

Всего десять слов, но я не понимаю.

Не