кодовые устройства открывались одним единственным ключом, и это была особенность всех дверей здесь, начиная от служебных помещений, и заканчивая дверями в дома жителей. Но секреты землян не были ей ведомы, да и никому, кроме них самих. Его проникновение к ней должно было лишь усилить даримое волшебство, но игры в волшебство взрослую женщину только раздражали, а понимание, что происходящее не есть насланный Тон-Атом мираж, что дневное поведение самого Рудольфа — притворство, злило. Тут было заложено противоречие, чем и вообще был отмечен характер Рудольфа, — он упрямо заталкивал её в прежний образ доверчивой и наивной девочки, и сам же упрекал её за инфантилизм. А она, действительно, таковой и была, отмеченной, как и он, противоречивостью, только иначе выраженной.

Мир вокруг даже днём стал терять привычные очертания, делаясь зыбким и размытым. Она пригласила мастера из управления бытовым хозяйством и попросила поменять замок, заменив и код, нарочно его раскурочив. Но это ничего не изменило. Он продолжал появляться глубокой ночью и часто под утро, когда она уже спала. Перед уходом же он всегда её усыплял, и этот момент она не умела контролировать, и тоже не понимала, зачем он так делает? Она стала оставлять включённым светильник в форме бабочки из цветного стекла. Бабочка парила в зеркальной вставке потолка, осыпая комнату пестрыми бликами. Нэя ждала его.

А он уже не приходил. Не пришёл раз, не пришёл и потом. Выходя из лесопарка на Главную аллею, она стала караулить его машину. Иногда узнаваемая машина проносилась мимо и, вроде бы, издевательски притормаживала, но не остановилась ни разу. Словно женщина, стоящая у дороги, и цветущие деревья, растущие вокруг, друг от друга неотличимы. Но одно из их цветущего множества было определённо несчастным и бросало вопрошающий взгляд несчастных глаз, что происходит? Оказывается, он и не собирался ей ничего предлагать, кроме своих дурацких игр в сон, да и от тех он, похоже, утомился.

«Как же была я права, когда отказала ему в лесу ради его низменного удовлетворения! А потом-то что произошло? Зачем уступала раз за разом? Если бы не это, всё закончилось бы гораздо раньше, а так, растянулись до состояния резинового безобразия все мои переживания о пустом и распутном человеке»! — и она расшвыривала носками туфель комочки свалявшейся пыльной земли на лесной тропинке. Пачкала туфли и усердно мыла потом в мелком и почти иссохшем ручейке, — и такое вот пустяковое занятие, хоть и немного, а отвлекало от рези души, чем-то безжалостно перетянутой, как ядовитый паук перетягивает своей паутинной ниткой легкокрылую бабочку… Но образ был не удачен, слащав, микроскопичен, — человеческая мука в нём не умещалась.

По дорожкам бродили праздношатающиеся, свободные от работы или учёбы люди. Они на неё косились, но пребывая в собственной запутанности, Нэя ничего не видела. Все её текстильные фантазии были только ради него, даже тогда, когда она жила в плантациях Тон-Ата с надеждой на встречу. А теперь… признать, что не нужна? Все прошлые ночи, впервые давшие ей, не юной уже женщине, женское счастье, вдруг оказались всего лишь продуманным издевательством? Его изощрённой местью за прошлое бегство? С последующим тайным намерением её растолочь в порошок. Было это так или иначе, но понимание того, что в любом случае она занимает какую-то ничтожную часть в его уже реальности, для неё закрытой и загадочной, вдруг сдавило нестерпимым стыдом за свои откровения, за свои ласки и за свою глупость. За своё, так и не ушедшее из неё доверие к Рудольфу, за свою ничуть не изменившуюся любовь, которую она маскировала сама от себя якобы другой любовью к Антону.

Она села на скамью, не обращая внимания на тех, кто, проходя, её узнавали и посылали ей приветствие. Она никому не ответила. Даже плакать почему-то не получалось, тогда как слёзное размокание всякой женщине приносит облегчение. Разочарование, унижение, обида или злость, направленные на себя, требовали осмысления. Требовать что-либо от него было бессмысленно. Такие вот требования надо было хотя бы донести до адресата, а искать к нему подходы было не только бессмысленно, но и невозможно. Следовательно, надо было жить так, как и жила до встречи с ним в Творческом Центре, — только намного, намного лучше устроена теперь вся её жизнь…

С нею рядом села Эля. Сочувственно обняла её, — Не стоит никто наших слёз, — сказала она, по-своему поняв её переживания. Встретив Антона, Эля решила, что виновник страданий хозяйки он.

— Пойдём? — она прутиком пощекотала плечи Нэи, стараясь её рассмешить. — Клиентки ждут, негодуют на твоё отсутствие. Из столицы прибыли ткани, кружева и прочее для отделки, что мы и заказывали.

— Да, — отозвалась Нэя, судорожно пытаясь сделать вид, что вытирает лицо тончайшим шарфиком от попавшей на кожу паутины. Потом презрительно бросила шарфик в траву, — тот самый шарфик, что он ей вернул, найдя его в лесу, — как свидетеля своего позора, впитавшего его в себя.

— В конце-то концов, мы с тобою тут не на отдыхе, а работа для меня лучшее исцеление от любой блажи.

— Да, — согласилась Эля, ловко поднимая шарфик с травы и как бы промежду прочим заталкивая его в свою сумочку, висящую на поясе. Она как раз возвращалась от своего сурового куратора в Администрации Инара Цульфа. — Столько работы, а мы ничего не успеваем. Думаю, не стоит слишком уж и стараться, всё равно платят мало.

Нэя по возможности гордо расправила плечи и пошла вместе с Элей в свой кристалл.

— Пожалуйста, попроси девчонок вымыть как можно тщательнее мои комнаты, особенно спальню. Давно уборки не было. Да и бельё новое застели, а это старое отдай своей заклятой подружке.

— Да ты что! — возмутилась Эля, — такое дорогое бельё, не стиранное ни разу, и отдать? Лучше уж я себе заберу.

— Забирай. И бельё моё нательное, нижнее, когда выстираешь, тоже себе забирай. Оно мне надоело.

— Ах ты, аристократка неисцелимая! — не то восхищалась, не то возмущалась Эля, — Какое же именно бельё тебе не угодило?

— Всё, какое там валяется, всё забирай и делай с ним, что хочешь. Я вдруг подумала, а если это всё лишь остаточное колдовство?

— Что? — Эля испуганно вытаращила круглые и блестящие глаза, необыкновенные своим окрасом, — чёрные в фиолетовую и зелёную крапинку, так что переливались иногда то зелёным, то лиловым оттенком. — Чьё колдовство?

— Колдовство Тон-Ата, — простодушно ответила Нэя, поскольку скрывать то, что осталось где-то, — по времени уже давно, а географически далеко, — к чему?

— Понимаешь, он ради утоления моей тоски умел дарить особые сны, и мне было так уж распрекрасно, как в жизни