– Чего скажет. По закону, говорит…

– По закону! Какой такой закон – самого честного-распрочестного человека сажать?

Крепко подхватив под руку, Варвара повела ее куда-то вверх по главной улице, и у нее не было сил сопротивляться.

Начала соображать Анфиса, когда они стали сворачивать в какой-то заулок.

– Пойдем, пойдем, – зашептала Варвара на ухо, все так же крепко держа ее под руку. – С ума-то не сходи. Нету дома Григорья. А хоть бы и дома был – что с того? Невелика птица милиционер: куда пошлют, туда и пойдешь.

Вот так Анфиса и оказалась в маленькой боковушке у Варвары на втором этаже.

Варвара ухаживала за ней, как за малым ребенком или за больной. Она разула, раздела ее, заставила натянуть на ноги теплые, с печи, валенки, а потом, когда поспел самовар, начала кормить и поить чаем.

– Ешь, пей. Ты ведь, наверно, еще и не ела сегодня?

– Да, пожалуй… – кивнула Анфиса и вдруг расплакалась. – Не думала, не думала я, Варвара, что у тебя найду пристанище…

– Да ты с ума сошла, Анфиса! К кому же тебе идти, как не ко мне! Господи, всю войну вместях, какие муки приняли, а теперь, на старости лет, счеты сводить… Пей, пей да не думай – он тоже не голоден. – Тут Варвара быстро привстала с табуретки, зашептала ей в лицо: – Я ему передачу сегодня передала.

– Кому? Ивану?

– Ладно, ладно, потише. Есть тут один милиционер – упросила…

– Ну и как он? – У Анфисы дыханье перехватило.

– Ну и ничего. Да ты не убивайся, бога ради. Сколько ни подержат – выпустят. За что его держать-то? Человека убил? Деньги казенные растратил?

Анфиса покачала головой:

– Нет, девка, дров-то он наломал немало. Сама знаешь, какой закон: ни килограмма хлеба на сторону, когда жатва.

– А колхозники-то что – сторона? Ну-ко, вспомни, когда еще ты бабам говорила: бабы, не жалейте себя, бабы, после войны досыта исть будем? Ей-богу, я иной раз подумаю: да что это у нас делается? Я не сею, не жну, а каждый день с буханкой, а в том же Пекашине люди на поле не разгибаются – и на-ко… Нет-нет, – еще с большей убежденностью заговорила Варвара, – этого и быть не может! Выпустят, вот увидишь. А ежели здесь не разберутся, то ведь и в область можно. Да и Москва не в чужом царстве…

Анфиса кивала, соглашалась с Варварой, а сама так и клевала носом: сон навалился – ничего не могла поделать с собою.

Наконец Варвара догадалась разобрать для нее постель. На полу – от кровати она сама наотрез отказалась. Тут у нее голова еще сработала. Зато уж когда почувствовала под боком мягкую перину, только что занесенную с холодного коридора, заснула моментально, намертво. Будто в воду нырнула.

2

Проснулась Анфиса посреди ночи – от песни. Какие-то бабенки, должно быть возвращаясь с запоздалой гулянки, горланили на всю улицу. И горланили, как назло, ее любимую – о ней и об Иване.

Зачем, зачем ты снова повстречался, Зачем нарушил мой покой?

И она слушала эту песню, глядела на бегающие по белому, крашенному известкой потолку отсветы от проезжавшей по заулку машины (на задворках был леспромхозовский гараж) и снова в который уже раз сегодня думала о своей вине перед Иваном.

Как должна вести себя хорошая жена, когда ночью уводят из дому мужа? А как угодно, наверно, но только не стоять истуканом посреди избы. А она стояла. Вросли в пол ноги, отнялся язык. Вот так оглушило ее появление нежданных ночных гостей в ихнем доме. И даже в ту минуту, когда Иван последний раз обернулся к ней от порога, она не двинулась с места, не бросилась к нему.

Но и это еще не все.

Самую-то страшную вину, вину непоправимую, она сделала накануне вечером, когда Иван пришел домой с работы.

Видела: на человеке лица нет. Не глупый же, понимает, какой бедой может обернуться этот хлеб. И не ей ли, жене, в такую минуту было прийти на подмогу своему мужу? Не ей ли было утешить и приободрить его?

А она, едва он переступил за порог избы, начала калить да отчитывать его, как самая распоследняя деревенская дура. Дескать, с кем ты все это удумал? Почему не посоветовался? Враг тебе жена-то, да?

В общем, кричала, бесновалась – себя не помнила. А потом и того хуже: сына на кровать, сама к сыну, а ты как хочешь. Даже ужинать не подала. И Иван в тот вечер так и не ужинал. Снял с вешалки свой ватник, в котором только что пришел с улицы, бросил на пол и лег.

А ночью к ним постучали…

Когда песня на улице стихла, Анфиса тихонько поднялась и решила дойти до милиции, постоять там: должен же Иван почувствовать, что она тут, рядом с ним.

Но Варвара – она тоже не спала – не пустила ее. Встала поперек горенки и – нет-нет, нечего расхаживать по ночам. Спи. Затем, обнимая ее за плечи, крепко прижимая к себе, она опять уложила ее в постель, а потом и сама залезла к ней под одеяло.

Анфиса исступленно, обеими руками обвила ее шею, и тут уж слезу пустила Варвара:

– Помнишь, как мы с тобой в войну жили? Как сестры родные, верно? Я иной раз подумаю: да у меня и роднее тебя родни нету. Кто же нас это развел? Пошто теперь-то мы не вместях?

– Жизнь, Варвара… Жизнь разводит людей…

– Жизнь-то жизнь… А мы-то, люди, зачем свою жизнь топчем, лишаем себя радости?

Нет, не прежняя, не лихая, никогда не унывающая бабенка говорила это, и тут Анфиса вдруг вспомнила, какое невеселое, потускнелое лицо было у Варвары за чаем.

– Я все о себе да о себе. Ты-то как живешь, Варвара?

Варвара – вот характер – мигом преобразилась.

– Живу! Чего мне не жить на всем готовеньком? Ладно, – оборвала она себя круто, – обо мне чего говорить. Ты лучше про Пекашино расскажи, про сына своего. Большой стал у тебя Родион?

– Большой. Уж две недели, как на своих ногах стоит.

– С кем оставила?

– Родьку-то? С Лизой Пряслиной. Сама прибежала ко мне: «Ты, говорит, Анфиса Петровна, ежели в район надо, Родьку к нам давай. Нам с мамой все равно – что один, что двое… И Михаил, говорит, велел сказать…» Михаил, все ладно, скоро женится. Раечка бегает