Шрифт:
Закладка:
– Я спрашиваю, кто дал санкцию? Кто?
– По-моему, это и так ясно, поскольку я оставался за вас…
– Идиот! Сопляк! С мальчишками тебе мяч гонять, а не районом командовать. Ты понимаешь, нет, что натворил?
Смуглое, всегда румяное лицо Фокина побагровело, желваки под скулами закатались, как пули. Но Подрезов и не подумал щадить его самолюбие. Потому что за такую дурость мало ругать. За такую дурость надо штаны спускать. Да, да! Одна такая глупость – и все. Годами не вылезешь из дерьма…
– Где у тебя голова? Сколько раз я тебе говорил: держи ворота на запоре, не давай каждой собаке совать нос в свою подворотню. А ты что? Караул на всю область?.. Помогите?..
– Я думал, раз такое чэпэ в районе, то надо прежде всего отсечь его от райкома. А кроме того, есть закон…
– Ты думал!.. Думал, да все дело – каким местом. Как ты отсечешь его, это самое чэпэ, от райкома, когда оно в твоем районе?
Подрезов махнул рукой устало: бесполезно, видно, толковать. Вот тебе и Милька Фокин, вот тебе и смена. А он-то думал всегда: этот все понимает. С собачьим нюхом родился парень. Черта лысого! Деревянные мозги…
За окном разгоралось сентябрьское солнце. Медленно, с трудом, как костер из сырых дров.
Он подошел к окну, ткнулся горячим лбом в холодное запотелое стекло. Его поташнивало, хотя качки сегодня не было – большой самолет летел. Поташнивало, всего скорее, оттого, что с утра ничего не ел. Да и не спал. В час ночи приехал на аэродром на каком-то случайном катеришке и с тех пор ни на одну минуту не сомкнул глаз. До сна ли, когда у тебя ЧП в районе!
– Кто теперь в Пекашине?
– В смысле руководства? – уточнил вопрос Фокин.
– Да.
– Покамест Ганичев.
– Что? Ганичев? – Подрезов круто обернулся – в нем снова забурлил гнев.
– Там теперь, Евдоким Поликарпович, прежде всего нужна фигура политическая…
– Мужик там нужен с головой. Хозяйственник! Чтобы скотный двор достроить, а то зима начнется – весь скот околеет.
Подрезов сбросил с себя душивший его кожан, прошелся по кабинету.
– Сводки!
Фокин подал сперва сводку по хлебозаготовкам, но Подрезов даже не взглянул на нее. Лес, лес в первую очередь!
Три леспромхоза кое-как держались, а некоторые лесопункты – Туромский и Синь-гора – даже к заданию приближались. Но Сотюга!.. Что делать с Сотюгой? Тридцать семь процентов отвалили за последнюю декаду!
– А это что еще такое? – Подрезов тряхнул какую-то бумагу, подколотую к сводке.
– Докладная записка директора Сотюжского леспромхоза.
– Зарудного? – Подрезов просто зарычал на Фокина. – Мне не докладные записки от него нужны, а лес. Понял?
– Записка адресована министру лесной промышленности, а это копия…
– Кому копия?
– Копия райкому, поскольку Зарудный считает, что последнее решение бюро райкома по Сотюжскому леспромхозу в корне ошибочно…
Подрезов взял себя в руки, пробежал глазами записку.
Ничего нового для него в записке не было.
Промахи проектных организаций в определении сырьевой базы леспромхоза, недопустимая халатность комиссии в приемке объекта, совершенно неготового к эксплуатации, необходимость всемерного форсирования строительства жилья, поскольку от этого прежде всего зависит прекращение текучести рабочей силы, и, наконец, самое главное – настоятельная просьба о пересмотре задания для леспромхоза, по крайней мере перенесение летне-осенних лесозаготовок на зимний период… В общем, в записке излагались все те вопросы, которые Зарудный не раз ставил и перед районом, и перед областью.
Новое для Подрезова было в другом. В том, что Зарудный через голову района и области обратился прямо в Москву, в столицу… Да такого, как Пинега стоит на свете, не бывало!
Что такое ихняя Пинега, ежели начистоту говорить? В области своей знают и в соседней Вологде слыхали, а дальше кому она известна?
Как-то у Подрезова на курорте зашел разговор о своей вотчине. Собеседник его – начальник главка из Москвы – захлопал глазами: дескать, это еще что такое?
А вот тут нашелся человек, который, недолго раздумывая, бах в Москву. Читайте! Сотюга – даже не Пинега! – считает… Сотюга настаивает…
От мальчишества это? От незнания жизни? Или это какой-то новый человек идет в жизнь – совершенно другой, нездешней выработки, который ничего не боится?
Подрезов так и не додумал до конца эту пришедшую на ум мысль – надо было немедля браться за дела, начинать свой замес жизни.
2
Райкомовская машина работала на полных оборотах.
Подрезов снова держал рычаги управления в своих руках. Он вызывал к себе людей, звонил по телефону, требовал, отдавал команды.
Хлеб – взял. Навалился на председателей колхозов, которые покрепче, и за каких-нибудь два-три часа хлебная сводка подскочила на пятьсот пудов.
А как взять лес? Лес с наскоку не возьмешь, хотя он-то и решает сейчас все. Лес, кубики – голова всему, а не какие-то там жалкие тысячи пудов зерна, да к тому же еще фуражного, которые дает государству Пинега.
Раньше было просто.
Задание получил, по леспромхозам, по лесопунктам, по колхозам раскидал, людей в лес отправил, а остальное уж от тебя зависит, от того, как ты сумеешь извернуться.
А что зависело от него на Сотюге?
Лес поблизости вырублен, надо тянуть железную дорогу, лежневки строить для лесовозов, а кой черт он понимает во всем этом? Возле трактора да лесовоза как пень стоит. Любой сопляк обжулить может.
А бывало?!
«Залупаев, Ступин, в чем дело? Почему график срываете?» – «Да с вывозкой затирает, Евдоким Поликарпович. Только и знаем, что ремонтируем дорогу, – две версты болотом».
В тот же день – на лесопункт. Взял стариков-охотников, которые, как свою избу, все леса вокруг знают, все выбродил, ногами своими вымерил. «Кочан у вас на плечах! Почему дорогу в обход не сделать – болота не обойти?» – «А и верно, Евдоким Поликарпович. Оно хоша на версту и подальше будет, да зато никакая запайка не страшна. До последнего снега санный путь держаться будет».
И так всюду, во всех делах. Сам первый инженер. Во всем. А теперь – нет. Теперь стой сбоку, в сторонке, и жди, что тебе скажет ученый молокосос, потому как ты во всей этой железной механике и во всех этих проектах и графиках, вычерченных в Москве и Ленинграде, ни
