Шрифт:
Закладка:
Стоун почти решил уйти. Отпуск не задался. Одна ярмарка в Уэльсе оказалась закрыта, а эта явно не оправдывала его ожиданий. Путеводитель сулил настоящее веселье, цирковые шатры, через которые можно пройти, не глядя по сторонам, если зазывалы завлекли тебя внутрь, удивление при виде водопадов, срывающихся вниз с кусков раскрашенного картона, выстрелы и колокольчики, дрожь деревянных мишеней, крики девчонок над головой, скользкую броню и сочный хруст глазированных яблок, яркие брызги фейерверков в темнеющем небе. По крайней мере, подумал Стоун, время выбрано верно. Если заглянуть туда сейчас, на ярмарке, скорее всего, почти никого не будет.
Подойдя ко входу, он увидел свою мать. Она ела рыбу с картошкой с бумажной тарелки. Нонсенс! Она бы никогда не стала так есть, стоя на публике, «точно лошадь», пользуясь ее собственными словами. И все же он видел, как она выскользнула из магазинчика, отвернув лицо от него и от ветра. Конечно, дело было в манере есть — в быстрых и хищных движениях вилки и рта. Стоун отправил эту нелепицу на задворки сознания в надежде, что она забудется, и шагнул внутрь — в вихрь звуков и красок.
Высокая крыша с голыми железными балками напомнила ему вокзал, но шума было гораздо больше. Отзвуки сирен, свист пара, угрожающий стон металла попали в ловушку и оглушали. Все это было так громко, что Стоуну пришлось напомнить себе: он может видеть, даже если не слышит.
Но смотреть было особо не на что. Аттракционы оказались блеклыми и пыльными. Машины, похожие на большие кресла, кренились, беспомощно кружа по американским горкам. Под холщовым навесом ждали бесконечные ряды стульев. Огромный диск с сиденьями поднимался к крыше — шестеренки вращались, потряхивая одинокую парочку. Людей было очень мало. Создавалось впечатление, что аттракционы, устав от простоя, работают сами по себе. На секунду Стоуну показалось, что его заперли в пыльном чулане, где игрушки ожили, как в сказке.
Он поежился и повернулся, чтобы уйти. Возможно, он еще успеет на ярмарку в Саутпорте, хотя она на другом берегу Мерси — в добрых пяти милях отсюда. Отпуск быстро подходил к концу. Стоун гадал, как справляются без него в налоговой. Без сомнения, медленней, чем обычно.
И тут он увидел карусель. Она была похожа на детскую игрушку, забытую или брошенную ребенком, а может, передававшуюся из поколения в поколение. Под узорным полосатым, словно закручивающимся вверх шатром, на шестах — навстречу своим отражениям в кольце зеркал — плыли лошадки, выструганные из светлого дерева или выкрашенные белым. Их тела, а иногда и прорисованные головы были покрыты пурпурными, красными, зелеными яблоками. На ступице, над табличкой «СДЕЛАНО В АМСТЕРДАМЕ», посвистывала каллиопа. Вокруг нее Стоун заметил резных рыб, тритонов, зефиров, плечи и голову с трубкой в зубах в окошечке, пейзаж с холмами, озером и ястребом, хлопающим крыльями.
— О да, — сказал Стоун.
Забравшись на платформу, он немного смутился, но, кажется, никто на него не смотрел.
— Можете прокатить меня? — спросил он голову в окошечке. — Мой сын отошел на минутку.
Волосы у мужчины были цвета дыма из его трубки. Губы, собравшиеся вокруг черенка, растянулись в улыбке.
— Замечательная карусель, — сказал Стоун.
— Разбираетесь в них, да?
— Немного.
Мужчина казался разочарованным, и Стоун поспешно продолжил:
— Я много знаю о ярмарках. Трачу на них свой отпуск — каждый год, понимаете. Всякий раз исследую новую часть страны. Возможно, даже книгу напишу.
Эта идея внезапно показалась ему соблазнительной, но заметок он не делал, а до пенсии, на которой можно было заняться литературным трудом, оставалось еще десять лет.
— Вы каждый год ездите один?
— В этом есть свои плюсы. Во-первых, так дешевле. Можно экономить. Прежде чем выйти на пенсию, хочу побывать в Диснейленде и в Вене. — Он подумал о колесе обозрения, Гарри Лайме[51], земле, уходящей из-под ног.
— Я сажусь, — сказал он.
Он похлопал по твердой холке своего скакуна и вспомнил о друге детства, у которого в комнате стояла лошадка-качалка. Стоун катался на ней несколько раз, раскачиваясь яростнее, если пора было идти домой. Комната друга была светлее его, и он обнимал деревянную лошадь так, словно хотел удержать и комнату тоже. «Забавно, что это вспомнилось теперь, — подумал Стоун. — Наверное, потому, что я уже много лет не видел карусели».
Аттракцион пришел в движение, лошадка подняла Стоуна и повлекла его вниз. Они плыли вперед, медленно набирая скорость, и Стоун увидел толпу, хлынувшую в одну из дверей и теперь растекавшуюся по площадке. Он поморщился: пусть и недолго, но это была его ярмарка, зря они пришли, едва ему захотелось насладиться поездкой на карусели.
Толпа волновалась, как море. Звякали игровые автоматы. На автодроме вертелся бочкообразный великан, хлопал надувными руками. Красная электрическая сигара торчала из бессмысленной ухмылки и вспыхивала в такт его медленному гулкому смеху. Тоненький голосок, читавший номера, выигравшие в лотерее, пищал над ухом, как комар. Возможно, из-за того, что Стоун давно не ел, нагуливая аппетит для яблок в глазури, у него закружилась голова — казалось, все превратилось в размытый снимок. Это была ярмарка между субботней ночью и воскресным утром, и она ему не нравилась. Слишком уж мрачная. Стоун предпочел бы ярмарки из «И подбежали они», «Незнакомцев в поезде», «Третьего человека», даже из «Ужаса черного музея». Он покачал головой, пытаясь собрать ускользающие мысли.
Ярмарка набирала обороты. Поезд-призрак сорвался с места, визжа и воя. Посетители, проходившие мимо карусели, дергались, как марионетки. Снова пролетел поезд-призрак, и Стоун заметил очередь за зеленым трупом-зазывалой. Люди глядели на него. Нет, понял он на следующем круге. Они смотрели на карусель. Он лишь изредка врывался в их поле зрения. В конце очереди, глядя в пустоту и ковыряясь в носу, стоял его отец.
Стоун вцепился в шею лошадки, чтобы не упасть. Мужчина поплелся к автодрому. Почему рассудок подводит его сегодня? Он бы стерпел это сходство, не будь оно таким мерзким. Стоун никогда не встречал мужчин или женщин, которых мог бы сравнить с матерью и отцом. Некоторые люди его восхищали, это правда, но не так — с тех самых пор, как два полированных ящика опустились в землю и скрылись с глаз. Вихрь красок и звуков бушевал вокруг и внутри. Почему он не разрешал себе думать о смерти родителей? Стоун
