Еще совсем недавно – в куропаткинские времена и в 1905 году – отношение русского общества к армии и к офицеру было резко отрицательным и пренебрежительным. Генерал Ванновский, на склоне дней своих ставший министром народного просвещения, не находил ничего более умного, как отдавать в солдаты излишне шумных студентов. Нелепая эта мера сильно вредила армии, превращая ее в какое-то место ссылки, тюрьму, вредила и престижу военной службы в глазах страны, обращая почетный долг в отбывание наказания. К мундиру относились с презрением – «Поединок» Куприна служит памятником позорного отношения русского общества к своей армии.

Военная служба считалась уделом недостойным: по господствовавшим в то время в интеллигенции понятиям, в офицеришки могли идти лишь фаты, тупицы либо неудачники, культурный же человек не мог приобщаться к дикой военщине – пережитку отсталых времен. «В 1901 году, – вспоминает полковник Сергеевский, – я кончал гимназию в Петербурге, кончал хорошо, с медалью. Заявил о желании поступить в военное училище. Все преподаватели меня отговаривали; дважды вызывался я на квартиру директора для убеждений отказаться от моего “некультурного” желания. “Это позор для гимназии”, – говорил мне директор. “Ведь кто идет в офицеры? Только идиоты или неудачники”, – говорили другие…»

Милютинский устав 1874 года, фактически освободивший от военной службы людей образованных и даже полуобразованных, лег всей своей тяжестью на неграмотных. Не отбывавшая воинской повинности интеллигенция, совершенно незнакомая с военным бытом, полагала в начале XX века казарму тюрьмой, а военную службу состоящей из одной лишь «прогонки сквозь строй». Из более чем двухвековой и славной военной истории она удержала лишь одно – шпицрутены. В этом отношении характерна психология Керенского, считавшего, что «при царе солдат в бой гнали кнутами и пулеметами».

Конец 900-х годов принес резкий перелом. Кризис 1908 года показал опасность, нависшую над Россией с Запада. Германский бронированный кулак заставил всех серьезно призадуматься. Стал пробуждаться от столетнего почти сна патриотизм, и появилась тяга учащейся молодежи в военные училища. Туда шли уже окончившие или кончавшие университет, шли золотые и серебряные медали, пренебрегая традиционными «естественными науками». С каждым годом эта тяга становилась все заметнее, все ощутительнее. В 1905 году гимназии и университеты были очагами революции, в 1917 году стали очагами контрреволюции. За этот промежуток они дали армии много тысяч доблестных офицеров. Отрезвление, таким образом, стало наблюдаться в младшем поколении русского общества (родившиеся в 90-х годах), как не успевшем окончательно закостенеть в партийных клетках, подобно отцам и старшим братьям. Это молодые офицеры выпусков начала 10-х годов и прапорщики первого года Мировой войны – та категория русского офицерства, что имела наибольшее количество убитых…

Поднятию престижа военной службы способствовала и введенная весной 1908 года красивая форма обмундирования. Форма эта с ее цветными лацканами и киверами с султаном (этот головной убор – в гвардии) приближалась к образцам Александровской эпохи. Офицеры (но только в армейской пехоте) могли носить вместо некрасивых шашек – сабли, как до Александра III. Конница засверкала великолепием касок, киверов, колетов, доломанов и ментиков. Психологически это имело огромное значение – роль одежды была значительна во все времена и у всех народов. Материалисты этого не понимали и ворчали на эти «непроизводительные затраты». Их, к счастью, не слушали. Был поднят вопрос об удлинении мундиров и шинелей с пригонкой их в талии и введении остроконечного матерчатого шлема-шишака. Это было осуществлено уже в Красной Армии. В 1910 году введено походное защитное обмундирование: гимнастерка «хаки» и офицерский китель превосходной (с красноватой искрой) материи.

* * *

Русское офицерство не образовало сплоченной касты – государства в государстве, каким был прусско-германский офицерский корпус. Не замечалось в нем и товарищеского духа австрийцев, бывших с времен Тридцатилетней войны от фельдмаршала до прапорщика на «ты». Чрезвычайно разнообразный по происхождению и воспитанию, русский офицерский корпус (по составу – самый «демократический» в мире) объединялся лишь чувством преданности Царю и жертвенной любовью к Родине. Офицер был привязан к своему полку. Чем глуше была стоянка, тем сплоченнее была там полковая семья, тем выше был дух полка. Гвардия находилась в особых условиях комплектования и службы. Спайка заметно ослабевала в так называемых хороших стоянках, больших гарнизонах, где появлялись посторонние, внеполковые интересы.

Если можно было считать обычным бытовым явлением наличие более или менее сплоченной «полковой семьи», то единой «общеофицерской семьи» не было. Между родами оружия, да и между отдельными подразделениями одного и того же рода оружия наблюдалась рознь и отчужденность. Гвардеец относился к армейцу с холодным высокомерием. Обиженный армеец завидовал гвардии и не питал к ней братских чувств. Кавалерист смотрел на пехотинца с высоты своего коня, да и в самой коннице наблюдался холодок между «регулярными» и казаками. Артиллеристы жили своим строго обособленным мирком, и то же можно сказать о саперах. Конная артиллерия при случае стремилась подчеркнуть, что она составляет совершенно особый род оружия (известное отрицательное влияние имело предпочтение, оказываемое великим князем Сергеем Михайловичем конноартиллеристам).

Все строевые, наконец, дружно ненавидели Генеральный штаб, который обвиняли решительно во всех грехах Израиля. Если в каком-нибудь провинциальном гарнизоне стояли – даже в небольшом количестве – части трех главных родов оружия, то обязательно имелось три отдельных собрания – пехотное, кавалерийское и артиллерийское. Великий князь Владимир Александрович, в бытность свою главнокомандовавшим гвардией и Санкт-Петербургским округом, боролся с этим взаимным отчуждением, и по его инициативе в 1898 году открылось «Собрание армии и флота». Подобные собрания были потом заведены во многих гарнизонах.

Своеобразным и красивым обычаем было кавказское «куначество» – боевое братство различных полков, свято соблюдавшееся и в мирные времена. Вековой этот обычай сплотил воедино всю Кавказскую армию, жившую одной общей товарищеской семьей. Когда в 1911 году при Кавказской кавалерийской дивизии был образован конно-горный артиллерийский дивизион, вновь прибывшие конноартиллеристы пытались было третировать пехоту, но сразу же – и навсегда – были одернуты драгунскими офицерами.

Преимущества, дававшиеся офицерам гвардии и Генерального штаба, очень болезненно воспринимались армейцами, считавшими, что у них «перебивают дорогу». Справедливость требует отметить, что эти сетования в общем основательны. Гвардейские преимущества – в частности старшинство чинов – были бы понятны, сохрани гвардия ту важную политическую роль, для которой она была создана. Этого, к сожалению – и очень большому сожалению, уже не было, и целесообразность преимуществ отпадала. Что касается офицеров Генерального штаба, то, получив высшее военное образование, они уже тем самым ставились в исключительно выгодные условия даже без нарочитых привилегий, делавших службу строевого офицерства до чрезвычайности неблагодарной. Армейские штаб-офицеры косились на гвардейских полковников, принимавших