Я смотрел в лица своей семьи и продолжал хаотично соображать, как выпутываться из этой ситуации.

«Нужно говорить дозированно. Не все сразу, чтобы они не травмировались. А там постепенно и до ужасного дойдем».

Лица растворились в воздухе, и я почему-то оказался на облаке рядом с «Циститом», Вындиным, «Бануром» и «Керамзитом», которые выглядели молодыми и счастливыми.

— Здорово, командир! — услышал я в своей голове их голоса, хотя мы не говорили друг с другом. — Красиво тут.

— Странно…

Я видел нас со стороны и каждого из них в отдельности и не удивлялся этому.

Под нашими босыми ногами, которыми мы болтали в воздухе, сидя на облаке, находился дымящийся Бахмут. Мы сидели и смотрели, как внизу взрываются здания, разлетаясь в щепки и оставляя после себя клубы дыма и пыли. Будто через камеру «птицы» я видел, как передвигались пятерки, штурмующие здания. Как навстречу им двигались украинские бойцы, пытаясь отбить накат. Один из наших бойцов упал и от него отделилась душа и стала в полной экипировке, как воздушный шар, подниматься вверх, пока не уселась рядом с нами.

— Привет, пацаны.

— Здорово, «Умет». Отмучался? — поприветствовали мы нашего товарища. — Теперь все будет кайфово. Тут оттяжка, что надо.

— Хорошо, — легко согласился он и стал снимать бронежилет с разгрузкой.

«Умет» погиб в самом начале входа в Бахмут, когда мы пытались закрепиться в первых домах. Он, как и многие до него, ничем не выделялся, пока обстоятельства не сложились таким образом, что ему пришлось прикрывать отход своей группы и, практически жертвуя собой, спасать своих товарищей. Он отстреливался, пока у него была такая возможность, и, когда закончились патроны, попытался выбраться из-под огня украинцев, наседавших со всех сторон. Скорее всего, он умер совершенно безболезненно и даже не почувствовал боли, как это бывает, когда в тебя попадает очередь пулеметчика.

На следующий день я пришел в себя и стал вспоминать, как я девятнадцатилетним пацаном возвращался из командировки в Чечню и мечтал запрыгнуть на мотоцикл, набухаться, переспать с красивой девочкой и съесть килограмм мороженного. А теперь мне сорок один год, и я не хочу всего этого. Я хочу съездить за своей кошкой в Саратов и не спеша пройтись по Москве. Зайти в кафе и выпить чашечку кофе. Сходить в кино и поговорить со своими друзьями. Мне не нужно никакого праздника. Мне нужны тишина, покой и минимальное количество разговоров о войне. Потом я вспоминал этого упыря с выпученными глазами и его «Мне нужны американцы!», и меня накрывала волна жалости к себе и сожаления.

— Почему я его не убил? Нужно было мочить его! И проблем бы не было.

— Все, что ни делается, все к лучшему, — просыпался мой гражданский. — Ты честно отвоевал свое и остался жив. А мог бы остаться там. Ведь мог?

— Мог…

— Расслабься тогда и занимайся выздоровлением.

На следующее утро нас разбудил бодрый женский голос. Нас стали вывозить и грузить в транспорт, чтобы везти в аэропорт для транспортировки в Ростовский госпиталь.

— Чего ты встал? Рот раззявил. Вези его быстрее и возвращайся! Мухи сонные. Ты и на бабе такой же, как тут? — орала на медбратьев статная очень красивая женщина в военной форме, которая командовала эвакуацией.

На вид ей было лет тридцать пять, но, возможно, я был настолько ей очарован, что неверно определял ее возраст.

— Во, баба! У меня аж привстал, — шепнул мне с похотливой усмешкой боец, лежащий на соседних носилках.

— Ага. Огонь, а не женщина.

— У кого тут привстал? У тебя что ли, плюгавый? Яйца-то на месте? Привстал у него, — напала она на нас.

И я увидел, как боец вжался в носилки, завороженно глядя на женщину-самца.

На аэродроме нас погрузили в восемь вертушек, и мы полетели в сторону России, на Родину. Передо мной в вертолет погрузили человек двадцать, и мне удалось пристроиться прямо у рампы. Летели мы на очень низкой высоте, практически задевая днищем верхушки деревьев. Я лежал и вспоминал, как нас забрасывали на выход в Чечне. После приземления вертолета, я всегда первым выпрыгивал с пулеметом и занимал позицию для прикрытия остальной группы. Это придавало значимости и нагружало ответственностью. Пулемётчик приходит первым и уходит последним.

Под брюхом вертолета мелькали поля и посадки, и даже один раз мы пролетели над местностью, изрытой траншеями, блиндажами и оспинами разрывов. В голове мелькал калейдоскоп из воспоминаний о чеченской компании, обрывков нынешних переживаний и надежд на будущее. Все так быстро изменилось, что психика не успела перестроиться, и я мысленно все еще был в Бахмуте. Временами я смотрел на тех, кто находился со мной в вертолете, и от нечего делать старался угадать, насколько серьезны их ранения по сравнению с моим. Дают ли они им право улететь в Россию или нет. «Мой дозор, по-видимому, окончен. Пока меня залатают, контракт подойдет к концу и будет мирная жизнь. Я выжил?! Удивительная история».

Ростов-на-Дону

Через несколько часов наши вертолеты приземлились на взлетку аэродрома, и к нам подошли военные.

— Здорово, мужики, — по-панибратски начали они. — Боеприпасы, сувениры, что-то запрещенное к вывозу из зоны боевых действий есть? Лучше сдать сейчас, так как в госпитале вас все равно будут шмонать.

— Осколки сдавать? — попытался пошутить я.

— Осколки сдашь в камеру хранения врачам.

Досматривать нас не стали и, погрузив в комфортабельные газели, повезли в лазарет города Ростова-на-Дону.

По приезде нас рассортировали по подразделениям: ополченцы, Министерство обороны, росгвардейцы, «Ахмат» и «Вагнер». Меня направили к военному, который помогал оформлять своих из «конторы». Это был мужик лет сорока с короткой стрижкой, больше похожий на спортсмена, чем на медика.

— Звонить можно? — аккуратно спросил я.

— Я не говорю ни да, ни нет, — посмотрев на меня в упор ответил он.

— Понял. Не дурак. Правила есть правила, — решил я придерживаться внутреннего устава не общаться ни с кем по телефону до опроса службой внутренней безопасности.

Несмотря на то, что нас разделили при поступлении, в палате была сборная солянка. Один парень был из «Шторм Z», пару человек были донецкие, и мой земляк — морской пехотинец из Приморского края. Я удивился, когда увидел, что у них с собой были документы и телефоны.

— Вы что реально на боевые с документами и телефонами ходите?

— Да. А что такого?

— Ну попадет твой телефон или твои документы украинцам, и начнут они слать твоим родным твою голову отрезанную или выкуп просить. Это же элементарная забота о родных, не говоря уже про воинскую дисциплину.