Как говорится, война — войной, а обед — по распорядку. Тем более когда принимаешь пищу не в одиночестве. Накануне Елена, заявив, что устала от сухомятки, наварила кастрюлю своего фирменного украинского борща, после чего предположила, что, пожалуй, приедет обедать домой. Попросила только отвезти её на работу, а то на троллейбусе в оба конца за час она не уложится. Птицын, слабея от распространившихся по квартире дурманящих ароматов, отозвался: «Какие проблемы».

Метаморфозам в поведении супруги предшествовали следующие события.

В понедельник Калёнов получил ответ на телетайп в УВД Воркуты. Оказалось, что гражданка Штельмах Эмма Перфильевна целых четыре года находится в федеральном розыске за мошенничество, совершенное в Республике Коми. Правда, мера пресечения ей была избрана слабенькая — подписка о невыезде. Поэтому и розыскные мероприятия велись ни шатко, ни валко, а точнее, никак. Несмотря на свистопляску, охватившую Острожскую милицию после пятничного побоища на трассе, Вадим Львович не отмахнулся от вопроса, являвшегося сейчас даже не второстепенным. С учётом полученных сведений о личности фигурантки, ему удалось продавить в следствии вопрос о возбуждении уголовного дела по факту дарения гаража пенсионеркой Мотовиловой. Мать Эмма на эту новость отреагировала с хладнокровием истинной северянки. Рому Калёнова так и подмывало оглоушить стервозину известием, что он в курсе её воркутинских делишек. Но наставления начальника КМ не раскрывать всех карт, оказались сильнее человеческого желания уязвить. Штельмах назвала действия милиции провокационными, заявила о готовности отстоять своё честное имя, но на следующий день на очную ставку с потерпевшей не явилась. Калёнов метнулся в адрес на Чехова, оббил о бронированную дверь кулаки, обошёл всех соседей и вернулся, не солоно хлебавши. Аналогичный результат принесли среда и первая половина четверга. Мать Эмма, скорее всего, залегла на квартире у кого-то из наиболее верных адептов Церкви Просветления. Птицына её игра в прятки устраивала вполне.

Начиная с понедельника, все вечера Елена образцово проводила дома. Прислушиваясь к её тягостным вздохам за закрытой дверью спальни, Вадим Львович убеждал себя: «Динамика положительная». То, что жену удалось выдернуть из нежелательного круга общения, уже было осязаемым успехом. А пробудившееся в ней желание к ведению домашнего хозяйства подтверждало — оперативный замысел реализуется удачно.

15

17 марта 2000 года. Пятница.

14.30 час. — 17.00 час.

Маштаков запаздывал с обеда больше чем на полчаса. Подкрепившись гороховым супешником, он прилёг на пять минут на диване со свежей «Комсомолкой» и не заметил, как задремал. Он даже успел увидеть сюжетный сон, а во сне — покойного Саньку Меринкова, в тридцать три угоревшего от палёной осетинской водки.

Сидел Санёк живёхонький, скуластый, с подстриженными колючими усами, наигрывал на гитаре свою коронку: «Мама, я лётчика люблю».

— Закопали, Миш, не меня, а другого, — перебирая струны, сообщил он весело.

Маштаков не стал с ним спорить — уж больно реально выглядел Санька, хотя во сне, воспринимавшемся абсолютной явью, и усомнился мысленно: «Я ж тебя в гробу своими глазами видел».

В следующий миг Миха пробудился, памятуя о каждой детальке привидевшегося и сокрушаясь над очередным обломом. По Меринкову он часто тосковал, многое роднило их, не одна любовь к гранёному стакану, как мнили благоверные обоих.

По пути к троллейбусной остановке Маштаков, форсируя сезонные водные преграды в виде луж и ручьёв, гадал, к чему снятся покойники. Непревзойдённым профессионалом в толковании сновидений слыла его Татьяна. Пухлая книжка «Сонник эпохи Водолея» была её настольной. Миха подумал: «Вот и повод пообщаться вечером, лишь бы из головы не вылетело».

После перестрелки на трассе Маштаков воротился домой только в субботу после четырнадцати часов. Больше суток он устно и письменно излагал одни и те же события разным должностным лицам — своим начальникам, кадровику, ОСБ, следователю местной прокуратуры, следователю прокуратуры области. Только в кино лихой опер, перемочив полдюжины злодеев, демонстративно пьёт из горла водку, напрочь игнорируя властные вертикали, обязанные чинить экстренные разбирательства разразившегося «чэпэ». Общавшиеся с Михой люди были настроены к нему лояльно, но один чёрт роль попугая забодала.

Описание скоротечного происшествия заняло шесть страниц плотного печатного текста.

Следователь по особо важным делам областной прокуратуры, серьёзный молодой парень, один из вопросов предварил предупреждением, что он — самый заковыристый.

— Почему, Михаил Николаевич, тяжело ранив первым выстрелом мужчину, находившегося на проезжей части автодороги, вы произвели в него ещё семь выстрелов?

Маштаков оторвал чугунную гирю-голову от сложенных на столе рук. Лихой сериальный опер в таких местах начинает остроумно ёрничать над кабинетными крысами. У Михи потенциала не оставалось даже на то, чтобы складывать слова в простейшие предложения.

Следак поправил очки в металлической оправе и, диктуя себе, начал сноровисто печатать на портативной пишущей машинке:

— Я стрелял в движении, не видел, что первым выстрелом попал в шею преступника. Преступник не упал, продолжал целить в меня из огнестрельного оружия. В связи с этим, продолжая действовать в строгом соответствии с требованиями статьи пятнадцать Закона РФ «О милиции», я произвел ещё несколько выстрелов в лицо, застигнутое при совершении особо тяжкого преступления против жизни и оказывающее вооруженное сопротивление. Вас устроит такая формулировка, Михаил Николаевич?

— Наверное, — вяло пожал плечами Маштаков, — дайте ручку, подпишу.

Не по годам умные глаза важняка источали вопрос, озвучить который он не решился: «Что чувствует человек, изрешетивший пулями другого».

Ну и зря поделикатничал, а ещё следователь. Миха поделился бы, что ощущает себя склизкой выпотрошенной рыбиной, извалянной в собственных тягучих лиловых кишках.

Домой его, как фон-барона, отвезли на чёрной «Волге» начальника УВД. Словно подгадали — к подъезду приближалась Татьяна, возвращавшаяся с работы через магазин. Тяжеленные сумки оттягивали ей руки до земли. Помпезность прибытия мужа Таню не впечатлила. Зато она живо среагировала на его попытку принять у неё ношу.

— Не нуждаюсь в подачках! Сама!

Миха поднимался по ступенькам позади жены и запоздало сожалел, что не удосужился вчера позвонить и уведомить, что не придет.

«Впрочем, какой смысл? — тупо оппонировал он сам себе. — Всё равно бы не поверила».

Дома Маштаков с грехом пополам вымылся под душем. Из пластмассовой лейки то цедился кипяток, то толчками шла ледяная вода. Гигиеническая процедура принесла больше мучений, чем облегчения. Переодевшись в чистое белье, Миха предпринял попытку переговоров.

— Тань, у меня, это самое, проблемы на работе, — начал он, мучительно сморщив лицо.

Жена дожидалась его первой реплики