в том убедиться, очень умные люди; некоторые из них испытывают всевозможные страхи, некоторым же из них это совершенно не свойственно, как, к примеру, тем, кто воображает себя королями или покойниками; одни обнаруживают большее количество признаков недуга, другие — меньшее, у одних эти признаки слишком явные, у других — нет»[2568], одни волнуются, раздражаются, всегда исполнены опасений, горюют, жалуются, подозревают, смеются, поют, плачут, охотятся и прочее, у одних, как я уже говорил, это происходит приступами, а у других — продолжительное время или постоянно. Одни сумасбродствуют только в чем-то одном, и тогда они ребячливы и смехотворны, и лишь в этом одном вызывают удивление, однако во всех других отношениях они рассудительны и благоразумны. У одних это уж такой характер, а у других — лишь привычка, и, подобно тому как степень жары или холода определяют в градусах, мы можем сказать и об этом нраве, что один melancholicus ad octo [меланхолик на восемь десятых], другой — на две десятых меньше, а третий — лишь наполовину. Все это до бесконечности индивидуально, sesquialtera, sesquitertia и superbipartiens tertias, quintas, melancholiae [меланхолия в пропорции трех к двум, четырех к трем, пяти к трем и семи к пяти] и пр.; все эти геометрические пропорции слишком малы, чтобы возможно было выразить их. «На многих это находит приступами и точно так же проходит, а у других это продолжительное состояние»[2569]; со многими, как отмечает Фавентин[2570], «это происходит весной, и им досаждает только это падение», а с другими случается раз в году, как с тем римлянином, о коем повествует Гален[2571]; у одних только при наибольшем сближении с Луной или иных неблагоприятных астрономических аспектах, в такие-то и такие-то определенные часы и время дня, подобно морским приливам[2572]; у некоторых женщин, как отмечает Платер[2573], исключительно только во время беременности и ни при каких иных обстоятельствах, тогда как у других в определенное установленное время. У кого-то это изменчиво и может произойти когда угодно, под влиянием ignis fatuus [рокового гороскопа] фантазии, подобно артриту или подвижной подагре, которая и здесь, и там, в любом суставе, постоянно мучающая то один орган, то другой, а если от нее избавлено тело, тогда она бесчисленными способами тревожит разум. У второго, быть может, лишь однажды в его жизни случился болезненный приступ, один за семь или за пять лет, причем доводящий почти до сумасшествия, смерти или безумия, например вследствие какого-нибудь рокового происшествия или потрясения, под воздействием какого-либо ужасающего предмета, и это длится какое-то время, и, возможно, ничего подобного не бывало прежде и не повторится в будущем. А третьего доводят до этого всякого рода мучительные вещи — страдальческая судьба, несчастье и неистовые страсти, хотя при других обстоятельствах он от этого недуга свободен, и это только может случиться однажды в три или четыре года. Четвертый, если положение вещей ему по нраву или если он деятелен, удовлетворен, находится в приятном обществе, тогда он пребывает в самом веселом расположении духа и в добром здравии; если же он празден или одинок и все вокруг уныло или полностью утрачено вместе с приятными мечтами и фантазиями, и если однажды он чувствует себя несчастным и неудовлетворенным, тогда

Pectore concipiet nil nisi triste suo{1909}

[Мнится ему, что печаль лишь одна в его сердце осталась];

и тогда выражение его лица мгновенно изменяется, на сердце тяжесть, томительные мысли терзают душу, и в минуту его охватывают тоска и усталость от жизни, и он хочет наложить на себя руки. Пятый жалуется еще в дни своей юности, шестой — на середине жизненного пути, а последний — на склоне лет.

Вообще же относительно меланхолии мы можем, я полагаю, по крайней мере, заключить, что поначалу[2574] это состояние самое приятное, mentis gratissimus error [самое приятное прельщение], и из всех темпераментов этот самый услаждающий — быть одиноким, жить одному, совершать одинокие прогулки, предаваться размышлениям, целыми днями валяться в постели, грезить наяву и строить в своем воображении тысячи невероятных фантазий. Именно такой образ жизни доставляет им наибольшее удовольствие, какое-то время они словно пребывают в раю, и им непереносимо, когда их из этого состояния выводят; тогда вместе с тем, кто восклицает у поэта: pol, me occidistis, amici, non servastis, ait![2575] [Не спасли вы меня, а убили / Други, — сказал он, — клянусь!»], — если вы нарушили его покой, он жалуется, что вы его погубили; объясняйте ему, какие неудобства могут воспоследовать из такого образа жизни, какой исход он сулит в грядущем, все равно, canis ad vomitum [пес возвращается на свою блевотину{1910}]; это до того ему приятно, что он не в силах себя обуздать[2576]. Он может, без сомнения, продолжать в таком же духе много лет по причине крепкого здоровья или некоего смешения занятий, отвлекающих его мысли, однако в конце концов laesa Imaginatio повреждает его воображение; привыкнув к такого рода забавам, оно уже не способно ни к чему иному, как постоянно оказывать свое роковое воздействие; но вот декорации неожиданно переменяются, страх и печаль вытесняют приятные мысли, и их место заступают подозрения, неудовлетворенность, и постоянная тревога, так что мало-помалу, при содействии этого жалкого посредника — праздности и добровольного одиночества, наступает сей роковой враг рода человеческого — меланхолия, et quantum vertice ad auras AEthereas, tantum radice in Tartara tendit[2577]; это было не столь усладительно вначале, сколь горьким и суровым оказалось теперь; уязвленная душа изнурена заботами и неудовлетворенностью, taedium vitae [отвращением к жизни], нетерпением, душевными муками; непостоянство, нерешительность повергают их <меланхоликов> в невыразимые беды. Они не в силах выносить человеческое общество, свет и даже самое жизнь; некоторые из них не способны к действию и тому подобное. Их тела истощены, иссушены[2578], изнурены и уродливы, их наружность сурова, чрезвычайно оцепенелая, а души измучены, по мере того как они в большей или меньшей мере втягиваются в это состояние, в зависимости от его интенсивности или соответственно продолжительности времени, когда они страдали от него.

Для того чтобы налучшим образом различить все симптомы, араб Разис[2579] разделяет их на три степени. Первая из них — falsa cogitatio, ложные представления и праздные мысли, — когда неверно истолковывается и преувеличивается, усугубляется все, что им