в него и уснул. А дальше произошло что-то вроде чуда. Проснулся я не в курятнике, а в кровати с простынями и подушками. Последний раз я так спал еще до седанской битвы. Попытался сесть — но не смог шевельнуться, слаб был как котенок. Возле кровати сидела женщина и, увидев, что я пришел в себя, спросила, понимаю ли я ее. Я ответил, что да, и она, вскрикнув: «Хвала Господу!», выбежала из комнаты. И тут же вернулась с мужем, который улыбнулся и поинтересовался, как я себя чувствую. Я кое-как сумел прохрипеть: «Спасибо, сударь, очень хорошо». Он засмеялся и сказал, что я храбрый парень.

— Но кто же это были? — спросила Розали.

— Оказалось, что я залез в курятник юриста, мсье Клавье, — ответил Жорж. — Служанка меня нашла утром, когда пришла собирать яйца, и позвала хозяйку. Сперва, конечно, они решили, что я женщина, но потом разглядели многодневную щетину. Маскировка годилась только издали. В общем, они решили, что я — сбежавший из плена солдат, а так как было ясно, что я болен, они меня перенесли в дом, вымыли и уложили в постель. Они мне рассказали, что я был в горячке и сильно кричал. Даже как-то, когда в деревню зашли немецкие солдаты, было страшно, что я выдам себя своими криками, но тут горячка прекратилась, и я пришел в себя. Эти добрые люди дали мне кров и пишу, а мадам Клавье вместе с дочерью выхаживали, пока я не выздоровел. И наконец ко мне стали возвращаться силы. Таким образом я проболел три месяца, а потом хозяева разрешили мне подумать о возвращении в армию. За три месяца осада Парижа была почти окончена, и я отправился в путь, на поиски своего полка. Мец был сдан намного раньше, Гамбетта потерпел поражение при Орлеане, и Париж находился под обстрелом.

— Но почему ты нам не написал?! — воскликнула мать. — Почему не дал знать, что спасся? Мы ведь могли вывезти тебя в Сент-Этьен.

Жорж взглянул на Розали удивленно:

— Но я писал, мама! Не для того, чтобы сказать, где я, — письмо могло попасть не в те руки и выдать семью Клавье, — но я написал, что был болен и выздоравливаю.

— Письмо до нас не дошло, — вздохнула Розали. — Клавье — очень хорошие люди… — Она взяла сына за руку в приливе нежности. — Я напишу им, поблагодарю за заботу о тебе.

— Они спасли мне жизнь, мама, — поправил Жорж.

Мать кивнула. Потом заговорила снова:

— Письма твоего отца тоже не дошли в Париж, и к нашему приезду ничего не было готово. — Она задумалась, помрачнев, а потом добавила: — Вероятно, Марсель тоже писал, а мы не получили.

— Скорее всего, мама. Но не будем терять надежду, — тепло сказал Жорж, видя, как мать мужественно сдерживает слезы. — Пленных было очень много, полных списков не составляли. Многие сбежали, и даже сейчас кое-кого освобождают и отправляют назад. Здесь они нам понадобятся: удерживать Париж против этого сброда — Центрального комитета.

При упоминании комитета Розали встревожилась:

— Насколько серьезно это может быть, Жорж? Уже и так все время беспорядки, а на той неделе, когда на Монмартр ввели войска, я стала думать, как бы перевезти девочек обратно в Сент-Этьен.

— И это стоит сделать, матушка, — кивнул Жорж с серьезным видом. — Париж сейчас — пороховая бочка, и уже летят искры. Вам всем следует срочно уехать, пока она не взорвалась прямо под вами.

Эмиль во время рассказа Жоржа ничего не говорил — просто сидел молча и бледный. Сейчас Жорж обернулся к нему, про себя отметив, насколько отец за это время постарел.

— Отец, вы должны вернуться в Сент-Этьен, — сказал он настойчиво. — В Париже сейчас небезопасно. В армии сильное брожение, очень многие дезертируют, не желая сражаться против народа. А другие перебегают в Национальную гвардию. Без гражданской войны эта ситуация не разрешится.

— Брось, Жорж, — отмел его тревогу отец. — Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь.

Жорж про себя вздохнул: почему отец, обычно такой проницательный, не видит грозящих опасностей?

— Отец, — терпеливо начал он, — я был в армии и видел этих людей — тех, кто сохранил верность. Война с пруссаками и капитуляция их деморализовали и разозлили. Они не верят правительству — тому правительству, что сбежало и правит теперь не из Парижа. Нужна лишь пара фанатиков, пара демагогов — и вся эта ненависть и презрение выплеснутся через край. Это уже происходит. Почему армия не смогла забрать у федератов пушки на Монмартре и в Бельвиле? Все переговоры с Национальной гвардией не дали результата, и когда мы пришли забрать их силой, что произошло? А то, что солдаты, наши солдаты, драться не стали. Они были готовы выполнить эту простейшую задачу, но мало у кого хватило духу сражаться против соотечественников-французов. Одни хоть как-то притворялись, что выполняют приказ, другие просто развернулись и ушли, третьи же были разоружены Национальной гвардией и с радостью вступили в ее ряды, оставив нас, офицеров, выкручиваться, как умеем. — Жорж устало посмотрел на родителей. — Вы наверняка слышали, как толпа в тот день уничтожила Леконта и Тома.

Отец кивнул, но мать посмотрела недоуменно.

— Уничтожила?! — воскликнула она. — Что ты такое говоришь, Жорж? — Она обернулась к мужу: — Что он говорит?

В тот злополучный день Эмиль постарался скрыть от жены масштабы насилия. Розали с тех пор, если не считать семейной прогулки в парке, не выходила из дома, и хотя новая служанка Арлетта приносила в кухню слухи, Розали им не верила, считая обычной болтовней на черной лестнице, и даже велела Арлетте придержать язык.

— Это действительно была толпа бунтовщиков, дорогая, но тревожиться не надо. Сейчас волнения снова утихли.

— Прошу позволения не согласиться, отец, — возразил Жорж. — Вы себе не представляете, как сейчас накаляется ситуация. Я был возле Отель-де-Виль, резиденции правительства, которую захватил этот сброд. Что бы ни случилось дальше, кровопролитие неизбежно. — Он посмотрел на отца хмурым взглядом. — И я серьезен, когда говорю, что в ближайшие недели Париж — не место для матушки и сестер.

— Но ведь правительственные войска более чем способны дать отпор этим бродягам из Национальной гвардии, — возразил Эмиль. — И наверняка не вся Национальная гвардия замешана в этих бунтах.

— В настоящий момент правительственные войска никому не способны дать отпор, — спокойно отпарировал Жорж. — В армии царит хаос, все батальоны и полки переформированы, а новые войска недисциплинированны и необстрелянны. Половина офицеров ни разу не была в сражениях, и даже у меня под командой столько вновь прибывших, что я не всех своих унтеров знаю по фамилиям.