тем не менее, путями как честными, так и бесчестными – лестью, криками, лукавством, она выгрызала себе путь наверх, пока не сделалась, по сути, «человеком чести» в юбке. Ее не устраивала перспектива ютиться в удушливом кукольном домике традиционного патриархального уклада, и она подмяла под себя суровый, жестокий мир местной политики, где в демократических кругах бал правили ирландцы. Вдобавок она подрабатывала подпольной акушеркой для хобокенских женщин. Сначала Долли, а за ней Ава Гарднер (вторая жена Синатры, поистине шальная, беззастенчиво разгульная) озаряли, определяли и оказывали влияние на жизнь артиста. Своенравные выпивохи и матерщинницы – что одна, что вторая, Ава и Долли жили буквально душа в душу. Долли была, что называется, «своим в доску парнем», а ее единственный сынок, напротив, казался порой слишком уж нервным и женоподобным; несмотря на все заслуженные лавры большого босса, ему также были свойственны чопорность, невротичность, холодность. Даже его ближайшие приятели, даже в очень солидном уже возрасте, должны были следовать строгим правилам, чтобы кутить с Синатрой: откланяйся раньше срока, усни, закажи кофе вместо «Джека» – и ты напрашивался на изгнание, выдворение из круга приближенных, рисковал познать всю ледяную мощь антипатии Синатры. Ему было невыносимо, что дни имели свойство кончаться: над этим фактом единственным он был не властен. Так что он объявил войну стрелкам часов, естественному ходу времени, тихой гибели каждого дня – ужасному моменту, когда неугомонный, звонкий колокольчик надо обернуть ватой и убрать в ящик. Дальше начиналась опасная, неизведанная территория сна. У Синатры и Кингсли Эмиса, похоже, была одна и та же патология: боязнь теней в конце ночного туннеля. Что же в них крылось такого, что он никак не желал анализировать?

Синатре была чужда философия «тише едешь – дальше будешь», разделяемая его другом Дином Мартином. И к своему ремеслу он относился убийственно серьезно. Возможно, именно это и отличает его от более чем способных современников вроде Тони Беннетта и Мела Торме: у Синатры на первый план выходит не столько техническое мастерство, сколько личность. Парадоксально, однако самой характерной чертой этой личности оказывается ее неброскость: часто кажется, что она где-то глубоко, что к ней нельзя прикоснуться.

Он может петь так, будто того и жди провалится в какой-то транс, «затеряется во сне». Наши любимые певцы часто имеют какой-нибудь яркий дефект, характерную лишь для них шероховатость: пробиваются намеки на родной акцент; спокойный, уверенный голос внезапно и непредвиденно срывается; цинизм перевивается с детской, смешливой радостью. Ничего подобного вы не услышите у Синатры: пение его порой клонится в сторону едва ли не обезличенного великолепия; он никогда ничего не делает слишком очевидным, не выделяет то, что, по его мнению, должен чувствовать слушатель, ненавязчивым курсивом. Его отличает манера, лишенная выраженного драматизма, – диаметральная противоположность тому выпендрежу, на котором сегодня держатся шоу вроде «X Factor».

Альбом 1962 года «Sinatra Sings Great Songs from Great Britain» («Синатра поет великие песни из Великобритании», далее – «GB») не особенно популярен, но он наглядно свидетельствует о том, как в ту пору была отлажена работа музыкальной индустрии, если состряпанный за три дня релиз звучит так, как звучит: технически безупречно, пышно, панорамно. Сегодня подобный проект не обошелся бы без колоссальных затрат, трудностей с согласованием графиков и мерения раздутыми эго. (В 1962 году было выпущено шесть новых LP Синатры. Сейчас это кажется немыслимым, но было недалеко от тогдашней нормы.) Синатра бесил целую армию газетчиков нахальным своеволием и замашками суперзвезды, но к определенным вопросам он подходил исключительно серьезно. В недавний роскошный бокс-сет «Sinatra: London» в качестве одного из бонусов вошло чудесное большое фото Синатры за работой на бэйсуотерской студии CTS в июне 1962 года: панорамный снимок запечатлел сосредоточенность на лицах сессионных музыкантов, безупречно аккуратную одежду, крепкие сигареты, пюпитры с нотами. Тяжелый труд по созданию легкой музыки.

Свою вылазку на британскую территорию Синатра начинает знакомым уже приемом: первая строка – основной рефрен песни – звучит а капелла. Здесь это «The very thought of you», но такой же фокус он уже проделывал ранее со строчкой «Never thought I’d fall» из песни «I’m Getting Sentimental Over You», открывающей альбом музыкальных мемуаров «I Remember Tommy». Послушайте, как он растягивает слово «ordinary» («обыденные») во фразе «the little ordinary things» («обыденные мелочи»), тем самым делая его далеко не обыденным. Далее во фразе «the mere idea of you» («одна лишь мысль о тебе») он так тянет слово «mere» («одна лишь»), как будто это красивейший в мире эпитет: одна лишь мысль о слове «mere» становится для нас проникнута чем-то запредельным. Это неуловимо эротично и потрясающе неброско. На ум приходит еще один подобный момент, из песни 1966 года «It Was a Very Good Year»: когда Синатра пропевает строки «With all that perfumed hair, and it came undone» («И их душистые локоны рассыпались»), то слово «came» описывает такую упоительную дугу, что возникает ощущение, будто весь мир вокруг расстегнулся и тоже вот-вот рассыплется.

Вернемся к британскому релизу: там Синатра совершает немыслимое и благополучно утягивает нас на мелководье всеми любимого старого доброго номера «We’ll Meet Again». Реабилитировать нечто настолько нещадно заезженное – это верх мастерства певческой интерпретации. Синатра берет грошовые, потасканные строчки и заставляет их переливаться мистическим блеском благородных опалов, голос его – луч весеннего солнца, озаряющий пыльные катакомбы. Одна из частей бокс-сета «Sinatra: London» – это просто восторг синатрафила: целый отдельный CD с ауттейками из студийных сессий для «GB». Синатра расслаблен, вежлив, требователен к деталям. «Стоп, стоп. Можно, пожалуйста, вклеить сюда фрагмент из 55‐го такта?» Если существует какой-то эквивалент слова «зоркий», но в отношении слуха, то Синатра – просто идеальный его пример.

Говоря «Великобритания», Синатра подразумевает Лондон, а под Лондоном имеет в виду конкретную прослойку высшего общества – где весь вечер чинно попивают джин-тоник, а под конец принцесса Маргарет садится за рояль. Великобритания Синатры – импрессионистское звуковое полотно: он рисует перед нами росу на рассвете, траву у тропинок; соловьев, что солируют средь промозглых садов; тронутые осенью трепетные листья. От костра исходит теплый свет, и в воздухе витает волшебство. Ангелы идут ужинать в «Ритц». «Тишь серебряной росы»[61], – поет он тихо, и мы слышим ее прохладный блеск. Плавно скользят и дрожат струнные.

Синатра был одним из первых музыкантов, понявших, что формат долгоиграющих пластинок позволяет с помощью музыки создавать устойчивое настроение: временной карман, полностью сосредоточенный на одной ключевой идее или тоне; квазикинематографическую грезу, в которую слушатели могут погрузиться, чтобы тоже помечтать. Синатру, мешавшего отдельные музыкальные тона