Шрифт:
Закладка:
Глоток янтарной влаги скользнул по языку. Сотни крошечных пузырьков бросились в небо. Изумительное чувство. Мирелла рассмеялась.
Чужак оглядывал свою гостью. Обыкновенно он не обращал внимания на оборванок, но в этой сокрыто было нечто чудное. Он много странствовал и за один взгляд умел увидеть человека насквозь. Эта паршивка будила любопытство. За боязливым видом своим она, несомненно, скрывала какую-то тайну. Но пока она настороже. Одно резкое движение, и – выскочит в окно.
– Меня зовут Гастен, – сказал он.
Молчание.
– Мирелла, – ответила наконец юница.
– Счастлив знакомству, Мирелла, – сказал Гастен, почтительно склонив голову.
В этот раз Мирелла уже не знала, точно ли все любезности к ней – издевка.
Гастен отпил большой глоток ячменного пива. Потом поставил кружку и довольно вздохнул вздохом путника, который прошагал весь день и смог наконец усесться и напиться. Он снял суму и положил ее на стол. Повел плечом, потом другим, разминая мышцы.
Мирелла с любопытством воззрилась на приоткрытую суму: часть содержимого было видно.
Чудны же были пожитки путника! Средь вороха одежд Мирелла углядела олений рог и маленькие склянки. Наружу торчал мундштук флейты. Мирелла не удержалась: провела по нему концами пальцев. Дерево было гладким, стертым от касаний.
– Вы музыкант? – спросила она.
Гастен поспешно затолкал флейту в суму. Но опечаленный лик юницы умягчил его сердце. Он достал инструмент и, не играя, указал ей, какой звук дает каждая дырка и как надобно ставить пальцы. Она вбирала речь его взором и слухом, склонившись над столом. Гастен заключил, что под своими лохмотьями она решительно очень мила и изящна. И ее восхищенные взгляды ему льстили. Так, убирая флейту, он как бы невзначай вытащил книгу.
Мирелла откликнулась незамедлительно. Так же, как со флейтою, она, едва касаясь, провела концами пальцев по коже переплета, словно не смея тронуть.
– Это колдовская книга, – сказал Гастен с гордостью.
Мирелла тотчас отняла руку. Она оглянулась, но Лотхен была в кухне и ничего не слыхала.
– Чего вы страшитесь? – спросил Гастен с уверенной улыбкой. – Мы одни. Все попрятались в свои норы и думают лишь, как бы выжить.
– Вы взаправду нас спасете? – спросила Мирелла, дивясь его дерзкому спокойствию. – Изгоните крыс из города?
– О да! Безусловно, – ответил Гастен. – Награда того стоит.
– Хвала Господу! Когда же почнете? Завтра?
– Ну уж! Ни в коем случае.
Мирелла чуть отшатнулась. Гастен умягчил голос, как если бы перед ним был пугливый зверек, коего задумал он приручить:
– Избавь я ваш город тотчас же, труды мои покажутся чересчур легки, и бургомистр ни за что не захочет платить. Потому я буду ждать.
– Чего же?
– Пока положение не ухудшится, само собой.
Мирелла задрожала. Она почуяла, что ей не стоит мешкать дольше.
Воротившись в сарай, она увидела, что Пану куда лучше. Он мог уже подняться и даже проковылять пару шажков. Мирелла протянула ему хлеб, добытый в трактире. И рассказала о приходе чужестранца. Они заснули сытые, с робкой надеждой в душе.
* * *
Мирелла пробудилась среди ночи. В сарае всё было покойно, однако нутро ее трепетало от колкого страха, что упреждал об угрозе. Ей часто случалось проснуться вот так, с испугу, не ступил ли на порог какой вор, или не подкрался ли кто из водоносов к ее ложу. Но тот страх, что сковал ее нынче, был куда жутче. Он взывал к самым глубинам ее естества, к животному стремлению спасти свою жизнь.
Пан спал. Мирелла едва-едва приподнялась на локте над кормушкой.
И узрела его.
Человека в черном. Жуткий незнакомец, которого видела она в трактире, стоял посреди сарая. Дверь была заперта. Как он проник? Он шагнул в ее сторону раз, другой. Мирелла вжалась обратно в кормушку. Притиснула к груди Пана и зажмурилась, страшась демонического гостя. Она не смела и шелохнуться. Уняла дыхание, мечтая исчезнуть вовсе. И тут услышала мерную, покойную поступь грядущих к ней шагов. Ей чудилось, что кровь в ее жилах оборотилась в воду, до того обмякли и ослабели все члены. Казалось, она почуяла, как коснулась ее пола черного плаща. Терпкий пот высыпал каплями у нее на затылке. Шаги удалялись от ее укрытия. И вот уже не осталось ни звука. Она всё лежала, тихо и бездвижно.
Наконец бледный день пробился сквозь щели в досках стен. Мирелла решилась подняться. На цыпочках подошла она к водоносам: те спали, всяк на своем клоке соломы. По тому, как поднимались их груди, она убедилась, что они дышат. И тут взгляд ее упал на одного, звавшегося Деодатом. Восковой лик его хранил недвижность смерти. Мирелла пошла за могильщиком, пока не проснулся Пан.
Девичий голос отогнал мрак
Приметив первые набухшие узлы у себя на бедре, могильщик погрузился на миг в размышления. Затем улыбнулся. Взял лопату. И, напевая, пересек погост. Так достигнул он любезного ему уголка. Здесь, вдали от пышных гробниц, укрывался в тени кипариса лоскуток тихих трав. Если сесть, привалившись спиной ко древу, слух различал, как плещется Везер вдали.
Могильщик принялся копать.
Свое дело он знал. В конце июля земля была рыхлая, не слишком сырая. Работа спорилась. Обыкновенно на могилу уходило лишь несколько часов. Однако в сей день он кончил труды на закате. Верно, виной тому голова: она то и дело кружилась за работой. А может, причиной то, что он позволил себе роскошь вырыть могилу пошире, поудобней да выбрать из нее все острые камни, чтобы умягчить ложе.
Кончив сие, он отдохнул немного. А наутро принялся за надгробный камень. Наконец всё было готово. Он сходил до реки омыться, облачился в воскресное свое платье и выбрал чистую простыню получше. Затем вернулся к могиле и принялся ждать.
Могильщик вступил в ремесло восьми лет, под руководством отца, коего похоронил в свои семнадцать годов. Вот уж пять десятилетий вверял он гамельнцев земле, и богачей, и бедняков. За столькие годы он близко спознался со смертью. Потому и почуял, как подошел незнакомец в черном.
Но, как ни щурился, не мог его различить. Лишь смутные очертания высокого человека в темном плаще будто бы виделись ему.
– Доброго вам вечера, сударь, – сказал могильщик в его сторону. – Я готов, изволите видеть.
И хоть не мог он того узреть, черный гость улыбнулся под капюшоном.
Могильщик прыгнул в яму. Расстелил простыню. Улегся на ней, поерзал. Устроившись, завернулся в нее, как в саван. Солнце садилось. От вскопанной земли веяло прохладой. Лежать было мягко. Славно он поработал. Могильщик закрыл глаза и вздохнул легко. Он не слышал, как черный незнакомец спустился подле. Тень нагнулась к нему и прошептала что-то на ухо, почти ласково.
