Шрифт:
Закладка:
Пока различные религии представляют собой лишь различные религиозные «языки», все идет недурно, только бы их стремления и их внутренний смысл были одинаковыми и вели к добру. В конце концов так ли уж важно, что кто-нибудь преклоняет колена перед деревянным Христом, лишь бы этим путем он шел к добру?..
Людям вообще труднее поверить в чудеса, чем в предания о чудесах, и иной турок, еврей и др., которые сейчас пошли бы за свои предания на смерть, при совершении чуда остались бы, вероятно, хладнокровными. Ибо в момент, когда чудо происходит, оно не имеет никакого иного значения, кроме того, что оно есть на самом деле. Стремиться объяснять его физически — это еще не вольнодумство, как и считать его за обман — вовсе не богохульство. Вообще отрицать какой-либо факт — явление само по себе невинное. Оно становится опасным лишь тогда, когда тем самым противоречишь другим людям, защищающим его неопровержимость. Некоторые вещи, сами по себе неважные, становятся важными потому, что защищать их берутся важные люди, а почему этих людей считают важными — никому не известно. На чудеса следует смотреть издали, если хочешь признавать их за истинные, как и на облака, если хочешь считать их за твердые тела.
Одно из самых тонких ухищрений человеческого ума несомненно состоит в том, что исполнение надежд человеческих отнесено к тому времени, о котором (по крайней мере, с геометрической достоверностью) ничего решающего сказать нельзя, — ни «за», ни «против», однако неясное чувство, которое трудно выразить, говорит нам — и даже слишком ясно, — что все — ничто.
Нельзя в достаточной степени осознать то обстоятельство, что существование бога, бессмертие, души и т. п. только мыслимые, а не познаваемые вещи. Это только сочетание мыслей, их игра, которой может не соответствовать ничего объективного, и вовсе не обязательно, чтобы ей соответствовало нечто объективное.
Сделать человека таким, как этого хочет религия, равноценно попыткам стоиков[142]. Это лишь иная степень невозможного.
Когда духовные лица замечают человека свободомыслящего, они поднимают такой шум, как наседки, которые видят среди своих цыплят утенка, спускающегося на воду. Они не понимают, что такие люди чувствуют себя в этой стихии так же уверенно, как они на суше.
Нет ни одного вида учености и ни одного рода литературных занятий, которых нельзя было бы сравнить с ремеслом или с любым видом ручной работы. В ученом царстве есть исправители дорог — весьма полезное занятие, приносящее мало дохода; рабы, в кровавом поту прессующие и варящие сахар, которым лакомятся другие; люди, расплавляющие греческие монеты, чтобы отлить из них современные вещицы; метельщики, надзиратели за нищими, глашатаи, банщики, выдающие себя за хирургов, и прочие. Но мне никогда не приходилось встречаться с наукой, служители которой имели бы так много общего с бродячими лудильщиками и, подобно им, будто бы занимаясь делом, странствовали, чтобы обманывать и обирать людей[143].
В пророчествах истолкователь часто более важная персона, чем сам пророк.
У духовных овец в общине, как и у мирских на пастбище, главное — это шерсть.
Что дает для успокоения умерших звон колоколов — не могу решить. Живым он противен.
Он не только не верил в привидения, но даже не боялся их.
Что касается пути на небо, то, пожалуй, все религии во всех отношениях одинаково хороши. Но вот относительно пути земного — в этом, черт возьми, все дело!
К спискам умерших за год следовало бы добавить еще следующие рубрики: попали на небо — 33; отправились к черту — 777; сомнительные случаи — 883. Такими бумажками теологи могли бы зарабатывать деньги.
Господин Кампер[144] рассказывал, что в одной гренландской общине, когда миссионер красочно расписал огни и ужасы ада и много говорил о жаре в нем, все стали мечтать об аде.
Я могу себе представить время, когда наши религиозные понятия будут казаться такими же странными, как кажется нам теперь понятие «рыцарский дух».
В объяснениях библии многое напоминает мне объяснение фигур в пещере Баумана[145]. Здесь есть молящиеся девы, купели, крестные отцы, монахи, бычьи языки, колонны, яйца, вознесение господне, тимпаны и т. д. Однако, чтобы все это увидеть, нужно знать уже заранее, что все это должно означать.
Одно безусловно установлено: христианскую религию защищают скорей люди, которые кормятся ею, чем те, которые убеждены в ее истинности...
Волосы становятся дыбом, когда подумаешь, сколько времени и труда потрачено не толкование библии. Вероятно, миллионы томов in octavo[146], и каждый том такой толстый, как выпуски «Всеобщей немецкой библиотеки»[147]. И какова, в конце концов, будет награда за эти усилия спустя столетия и тысячелетия? Безусловно, ничего, кроме следующего: библия — книга, написанная, как и все книги, людьми, которые были несколько иными, чем мы, потому что жили в несколько иные времена; в некоторых отношениях они были простодушнее нас, но зато так же и гораздо невежественнее; итак, библия — книга, содержащая кое-что истинное и кое-что ложное, кое-что хорошее и кое-что дурное. Чем больше толкование превращает ее в обычную книгу, тем оно лучше. Все это произошло бы давно, если бы этому не препятствовали наше воспитание, наше безудержное легковерие и современная обстановка.
Что было бы сейчас с Лютером? Наверно, он угодил бы в Шпандау[148].
Считаете ли вы, что в мире все было когда-то иначе, чем теперь? Верите ли вы, что на терновнике росли апельсины? Нет. Прекрасно, а вы верите, что был
