– Но это было не со мной! – схватилась за сердце Саша. – Это была другая, совсем другая женщина. Мы отправили ее в морг, а сами…

– Уехали смотреть Варшаву, – расхохоталась тетя Леля. – Я уже слышала этот бред. И не кричи ты так. Всех перебудишь. Лучше устраивайся поудобней, лучше поспи, поспи с дороги».

Смерти нет? – переспросит читатель. Скажем иначе: мы видим в рассказе жизнь человеческой души, для которой не существует барьеров времени и пространства.

6

Наташа не раз говорила мне об автобиографичности своих рассказов. Я не верил: слишком невероятными, жесткими, нередко «жестокими» были эти истории. Однако мама и братья Наташи подтвердили сейчас: да, почти все – так или иначе – происходило с ней самой.

Писала урывками, торопливо – в перерывах между поездками, встречами, захватившими ее очередными увлечениями. Должно быть, считала: ее писания – только черновик, к нему рано или поздно придется еще вернуться. Символично: все прижизненные книжки Наташи изданы небрежно, полны опечаток, которые – даря свои сборники – она старательно исправляла. (Однажды опечатка вкралась даже на обложку – в фамилию автора).

Мне кажется теперь: сама жизнь Наташи тоже походила на черновик – не случайно напоследок она пыталась многое переосмыслить, переписать набело.

Смерть, как известно, несет в мир не только боль и утраты: катарсис, которым увенчана трагедия, преобразует хаос бытия. Через год после того, как Наташи не стало, ее друзья Инна и Евгений Захаровы выпустили в харьковском издательстве «Фолио» прекрасный двухтомник ее произведений: стихи, проза, живопись (составитель Михаил Красиков). Здесь-то я и прочитал страничку из дневника Наташи. Она опять – отстраненно и без иллюзий – пересматривает свою жизнь, фиксирует мысли, которые кажутся ей голосом собственной воли:

«…У тебя нет стремления свить гнездо. У тебя нет стремления к созиданию. У тебя нет дома, ты растворена в пространстве. Растворяйся дальше, это твой путь…

И последнее: ты – тупиковая ветвь своего рода, после тебя не останется ничего. Твоя проза умрет еще раньше, чем ты. “Что же мне остается в жизни?” – спросишь ты. Только одно: быть счастливой. Ты это умеешь. Это единственное твое достоинство. Не ищи цели в жизни и ее оправдания. Жизнь сама есть и цель и оправдание, и много больше того.

А теперь признайся: ты счастлива даже здесь, теперь, на больничной койке… Все, что было, – только краткая остановка на твоем пути. Не пугайся, что Бог покинул тебя. Я, твоя воля, твоя доля, – с тобой».

Не автору судить о судьбе своих книг. Наташа ошибалась и в другом. Бог никогда не покидает нас. Он только отдаляется порой – испытывает человека, как испытывал Иова.

Узнав о смерти Наташи, я подумал: чистая, бессмертная ее душа скоро и счастливо соединится с нашим Создателем.

2001–2004

Судьба и выбор

(Лев Бердников)

ЕЦ Ситуация выбора непременна в судьбе и творчестве каждого литератора. Что ж, именно о выборе давайте поговорим. Начнем со старта, с тех трудных дней, когда, окончив литфак Московского областного пединститута, молодой человек решительно ушел от современности, от главных «магистралей» соцреализма. Ушел в тихие переулки прошлого. Вот тема вашей кандидатской диссертации: «Становление сонета в русской поэзии XVIII века (1715–1770)». Причины своего «бегства» вы четко объяснили много лет спустя: «XVIII век – самый загадочный и увлекательный период в истории России. Он раскрывает перед нами любопытнейшие и часто неожиданные страницы той славной эпохи, когда стираются грани между спектаклем и самой жизнью, когда все превращается в большой костюмированный бал с его интригами и дворцовыми тайнами». И все же: как возник и формировался ваш особый интерес к 18-му веку?

ЛБ Андрей Синявский сказал однажды, что у него с советской властью «стилистические разногласия». Вот и я никаких симпатий ни к власти, ни к насаждаемому ею соцреализму не испытывал. Логика так называемой «внутренней эмиграции» привела меня к эпохе XVIII века. Но… сначала была Якутия. После окончания института я поехал туда по распределению. Сделал этот свой выбор отчасти потому, что «Учительская газета», с которой начал сотрудничать ещё в студенческие годы, ждала от меня, внештатного корреспондента, свежих материалов из глубинки. Увы! Совсем скоро мне суждено было увериться, что «вреден Север для меня». В Якутии я тяжело заболел, понадобилась серьёзная операция, причём именно в Москве, в Институте эндокринологии и химии гормонов. Когда же здоровье несколько поправилось, я принялся искать работу: найти ее еврею было архитрудно. В какие только двери ни стучался – везде получал отказ, иногда вежливый, иногда брезгливый и бесцеремонный. Сценарий был до боли стандартен: кадровики, делая вид, что пекутся о вашем же благе, стращали всякими трудностями: и малой зарплатой, и отсутствием перспектив, и монотонностью самой работы.

Помню, однажды, во время интервью на должность младшего редактора издательства «Просвещение», услышав эти привычные страшилки, не сдержался и выпалил: «Знаете, что Лев Толстой сказал о Леониде Андрееве? “Он пугает, а мне не страшно!”». В конце концов – по большому блату! – я устроился в Учебно-методический кабинет Министерства заготовок, который называл в сердцах «конторой по заготовке рогов и копыт». Трудно передать состояние отупелого отчаяния, в котором я пребывал, редактируя унылые пособия и методички с характерными словами: «меласса», «органолептически», «шнеки», «шроты» и т. д., значение которых хотелось тут же забыть. Наконец, узнав, что в Отделе диссертаций Ленинской библиотеки вакантна должность подносчика книг, я не задумываясь, бежал туда. К тому же в это самое время мой бывший преподаватель, доцент МОПИ им. Крупской стиховед Владимир Сергеевич Совалин, (он, между прочим, составитель первой в СССР антологии «Русского сонета» – М., 1983), посоветовал мне заняться историей сонета, причём не сонета вообще, а именно русского. Так и получилось, что немалый отрезок жизни я провёл под руководящим лозунгом: «Вся власть сонетам!» Мне стало понятно: исследовать проблему надлежало с её истоков. Путь неизбежно пролегал через русский XVIII век – через творчество Василия Тредиаковского, Александра Сумарокова, Алексея Ржевского… Необходимо было погрузиться в ту эпоху. При этом об аспирантуре (даже заочной) я и мечтать не смел – стал соискателем, работая над диссертацией, что называется, без отрыва от производства. Долгие часы проводил в читальном зале Научно-исследовательского отдела истории книги, редких и особо ценных изданий Ленинской библиотеки. И вот счастливый случай: после года безуспешных попыток я был, наконец, принят на работу именно в этот отдел. Начал с должности библиотекаря и дорос до старшего научного сотрудника, руководителя научной группы русских старопечатных изданий. Описание