и единственными звуками в палате был стук дождя и его — Киндермана — собственное дыхание. Он рассуждал про себя о кварках и странных, неясных намеках физики, будто бы материя — это не вещество, а некие процессы, происходящие в мире. Они просто меняют расположение теней. Нейтрино в этом мире — призраки, а электроны вообще способны путешествовать во времени. «Посмотрите прямо на неяркую звезду — она сразу же исчезнет, — думал лейтенант, — потому что свет ее попадает на колбочки вашей сетчатки, и теперь взгляните чуть в сторону от этой звезды — и вы ее увидите, ибо теперь свет воспринимается палочками сетчатки вашего глаза». Киндерман понимал, что и ему теперь придется смотреть не прямо, а чуточку в сторону. Ибо иначе найти ответы на огромное количество вопросов, видимо, просто невозможно. Нет, он не верил в то, что старушка замешана в убийстве, и все же каким-то шестым чувством ощущал тут связь. Видимо, срабатывал инстинкт. И чем меньше доверял Киндерман фактам, тем сильнее крепла его уверенность в том, что старушка связана с происшедшей трагедией.

Когда несчастная прекратила, наконец, свои странные пассы руками, детектив поднялся и в который раз взглянул на кровать. Шляпу свою он держал обеими руками за поля.

— Спокойной ночи, мисс. Извините, что я вас потревожил, — и вышел из палаты.

Джоурдан курила в холле. Лейтенант подошел к женщине и, окинув ее внимательным взглядом, понял, что она изрядно вымоталась.

— Старушка что-нибудь говорила? — спросил он.

Джоурдан выпустила струйку дыма и отрицательно покачала головой.

— Нет, ни слова.

— Ее кормили?

— Да, она поела немного каши и горячего супа. — Джоурдан нервно постучала указательным пальцем по кончику сигареты, пытаясь стряхнуть пепел.

— По-моему, вы чем-то обеспокоены, — встревожился Киндерман.

— Не знаю. Здесь жутковато. И я не могу понять, отчего. — Она пожала плечами и повторила: — Не знаю.

— Вы очень устали. Идите-ка лучше домой. Здесь есть и медсестры, и сиделки…

— Нет-нет. Мне не хочется уходить. Она такая жалкая и несчастная. — Джоурдан снова попыталась стряхнуть несуществующий пепел, и тут в ее глазах вспыхнула надежда. — Впрочем, я и в самом деле какая-то разбитая. Вы думаете, мне можно уйти?

— Вы прекрасно поработали. А теперь бегите домой.

Джоурдан взглянула на него с облегчением:

— Спасибо, лейтенант. Спокойной ночи. — И, повернувшись, она поспешила к выходу. Киндерман не спускал с нее глаз.

«Вот и она почувствовала это, — размышлял он. — То же, что и я. Но что именно? В чем же загвоздка? Старушка ведь этого не делала».

В холле появилась уборщица и принялась надраивать пол. Ее волосы покрывала красная, видавшая виды косынка.

«А вот уборщица моет пол, — думал Киндерман. — И больше ничего не происходит».

Вернувшись к действительности, следователь отправился домой. Ему вдруг нестерпимо захотелось в теплую мягкую постель.

Мэри уже поджидала его на кухне. Она восседала за столом из кленового дерева в голубом шерстяном халате. У нее было круглое, добродушное лицо и озорные глаза.

— Ну, наконец-то. Привет, Билл. Ты какой-то усталый, — заметила она.

— Я превращаюсь в одно гигантское веко, и оно чудовищно хочет спать.

Киндерман чмокнул жену в лоб и опустился на стул.

— Есть хочешь? — спросила Мэри.

— Не очень.

— Я пожарила грудинку.

— А почему не карпа?

Она рассмеялась.

— Как у тебя дела?

— Прекрасно. Как обычно, резались в картишки.

Мэри прекрасно знала об убийстве Кинтри. Она слышала об этой трагедии по радио. Но еще много-много лет назад они договорились, что служебные дела не будут тревожить их семейный покой. По крайней мере, обсуждать их дома запрещалось. Что же касалось поздних телефонных звонков, то они, конечно же, были неизбежны.

— Ну, а у тебя что новенького? Как тебе Ричмонд?

Она скорчила недовольную гримасу.

— Представляешь, решили мы там позавтракать, заказали яичницу с беконом, а нам ее принесли с овсянкой. Так мама не выдержала и как выпалит у самой кассы: «Здесь все евреи какие-то чокнутые».

— А где же она сама, наша несравненная и почтенная богиня яиц и бекона?

— Спит.

— Слава Богу.

— Билл, потише. Она может услышать.

— Сквозь сон? Ну, конечно, любовь моя, а я и забыл. Повелительница Ванны дремлет чутко. Ибо прекрасно знает, что я могу совершить нечто чудовищное с этой проклятущёй рыбиной. Мэри, ну когда же, наконец, мы съедим этого карпа? Кроме шуток.

— Завтра.

— Значит, сегодня я опять не смогу принять ванну?

— Сходи в душ.

— Но я хочу в ванну, и чтобы в ней было много-много пены. Слушай, а, может, карп не будет возражать против пены? Я согласен вступить с ним в переговоры. Кстати, а где Джулия?

— На занятиях по танцам.

— Разве по ночам пляшут?

— Билл, но сейчас только восемь часов.

— Пусть лучше пляшет днем.

— Почему?

— Днем светло. Поэтому и лучше. Она будет видеть собственные туфли. Евреи не умеют плясать в темноте.

Они все время спотыкаются. А это здорово раздражает.

— Билл, я хочу тебе кое-что сообщить. Только ты не психуй.

— Ясно, к нам спешат еще пять карпов.

— Что-то вроде этого. Джулия собирается поменять фамилию на «Фебрэ».

Лейтенант тупо уставился на жену.

— Ты издеваешься?

— Нисколько.

— Значит, у тебя такие шуточки?

— Она утверждает, что танцовщице эта фамилия подходит гораздо лучше.

— Джулия Фебрэ, — мрачно произнес Киндерман.

— А почему бы и нет?

— Среди евреев нет фамилии «Фебрэ». Что-то в этом роде происходит нынче и со всей нашей культурой. А потом явится доктор Берни Фейнерман и выпрямит ей нос, чтобы он соответствовал ее фамилии. Следом за этим в Библии появится новая книга Фебрэ, да и в ковчег уже не пустят никого, кто смахивает на антилопу-гну. Там соберутся только аккуратненькие и чистенькие зверьки с благозвучными именами. И при этом все они будут непременно стопроцентными янки из Дубьюка. Мы должны благодарить Бога за то, что рядом с нами нет фараона, ох и посмеялся бы он нам прямо в лицо!

— Могло быть и хуже, — возразила Мэри.

— Могло бы.

— А интересно, ковчег причаливал в Ричмонде?

Но Киндерман уже не слушал.

— По-моему, я уже погружаюсь, — пробормотал он и уронил голову на грудь.

— Дорогой, иди скорей спать, — засуетилась Мэри. — Ты сам себя изводишь.

Киндерман послушно кивнул.

— Да, я действительно здорово устал. — Он поднялся со стула и поцеловал жену в щеку. — Спокойной ночи, пончик.

— Спокойной ночи, Билл. Я тебя очень люблю.

— Я тоже.

Киндерман добрел до спальни и через несколько минут уже мирно посапывал.

И приснился ему странный сон. Сначала он будто бы летал над лесами и лугами, все казалось ярким, красочным и настоящим. Потом Киндерман разглядел сверху деревеньки и