— Хорошо, что он здесь, — глухо сказал Мате. — Не так грустно будет покидать тебя. Ну, будь здоров. При случае обязательно заглянем к тебе снова.

Он протянул Хайяму тощую, длинную руку, но Фило немедленно отвел ее обратно. Разве так прощаются люди на Востоке?

Филоматики приложили ладони ко лбу, потом к груди и низко поклонились:

— Спасибо тебе, учитель! Да живет твое имя в веках!

Строгие глаза Хайяма потеплели.

— Дайте же и мне попрощаться с вами по вашему обычаю.

Он пожал каждому из них руку и произнес старательно и насмешливо:

— Ну будьте здоровы. Заглядывайте при случае…

…Они долго смотрели вслед учителю и ученику. Потом Фило достал из кармана подарок Хайяма — кусочек пергамента с твердым, четким росчерком.

— Как вам кажется, Мате, на что это похоже?

— Вроде бы на ветку, — неуверенно предположил тот.

— Да, так мог бы нарисовать цветущую ветку фруктового дерева какой-нибудь японский художник.

— В 1934 году такая ветка будет высечена на обелиске, который водрузят на могиле Хайяма в Нишапуре, — сказал Мате.

Фило грустно покачал головой.

— Долго же ему придется дожидаться этой чести.

— Всего-навсего восемьсот три года. Не так много для человека, у которого в запасе вечность.

— Для человека, чье имя подобно вечно цветущей ветке, — добавил Фило.

ДОМАШНИЕ ИТОГИ

(В гостях у Фило)

Жертвы предубеждений

Фило отпер дверь московской квартиры и широким жестом пропустил Мате вперед.

Они вошли в маленькую прихожую. Две кошки, бежевые, с бархатными коричневыми подпалинами, мягко вспрыгнули хозяину на плечи.

— Знакомьтесь, — сказал он, — мое семейство: Пенело́па и Клеопа́тра[16].

Мате покосился на кошек подозрительно, но от критических замечаний воздержался — спросил только, как Фило различает, кто Пенелопа, а кто Клеопатра: ведь они похожи друг на друга как две капли воды!

Фило выразил уверенность, что и Мате скоро научится отличать их — по характерам. Пенелопа, как ей и положено, существо преданнейшее и добрейшее. Клеопатра, само собой, взбалмошна и коварна, что не мешает всем троим пребывать в самых дружеских отношениях.

Комната Фило показалась Мате очень симпатичной, хотя на его вкус здесь было чересчур чисто. Главное украшение ее составляли книги да еще сделанные из всякой всячины фигурки. Мате и прежде приходилось видеть такие самоделки из корней, шишек и разной домашней дребедени: обрывков провода, пузырьков, пробок… Но здесь было что-то иное. Даже не слишком искушенный в литературе человек мог бы сразу определить, что всё это герои известных книг и пьес. Вот задумчивый Гамлет. А вот завравшийся Хлестаков… Особенно понравились Мате сделанные из древесных корней Дон-Кихот и Санчо Панса.

— Клянусь решетом Эратосфена, эта парочка определенно напоминает нас с вами.

— Пожалуй, — отозвался Фило, занятый приготовлениями к завтраку. — Мы и в самом деле чем-то похожи на прославленных героев Сервантеса. И кстати сказать, не только внешне. Во-первых, тоже чудаки. Во-вторых, странствуем по свету.

— В-третьих?

— В-третьих, несомненно оказываем влияние друг на друга.

— Что-то не помню, чтобы Дон-Кихот и Санчо Панса влияли друг на друга, — пробурчал Мате.

— Еще как! Под конец каждый из них позаимствовал изрядную долю опыта и воззрений другого. Вполне естественно при таком долгом и тесном общении.

Шум и возня за дверью помешали Фило развить свою мысль. Он выглянул в прихожую: кошки опрокинули Матев рюкзак и с азартом гоняли его содержимое по свеженатертому паркету.

Мате, который тоже поспешил к месту происшествия, воочию убедился, что отличить Клеопатру от Пенелопы не так уж трудно. Пойманная с поличным, Клеопатра царственно отвернулась и принялась преспокойно вылизывать лапки: дескать, умываю руки. Пенелопа, напротив, вжала голову в плечи и виновато забилась в угол.

— Позор, позор и в третий раз позор! — произнес Фило тоном театрального трагика. — Пенелопа и Клеопатра, мне стыдно за вас! Что скажет наш уважаемый гость?

Но уважаемый гость ничего не сказал и принялся подбирать рассыпанные вещи. Фило помогал ему, самоотверженно ползая по полу.

— Что это, Мате? — спросил он вдруг, недоуменно вертя в руках книгу в мягкой обложке.

— Как видите, книга об Омаре Хайяме.

— Ясно, — понимающе процедил Фило, быстро пробегая глазами страницы. — Значит, сведения о математических трактатах и календарной реформе у вас отсюда?

— Да, — сказал Мате. — Глава шестая так и называется: «Обсерватория в Исфахане».

Фило посмотрел на него пристально: заодно не вспомнит ли Мате название главы первой? Тот смущенно потер лоб.

— Хотите, напомню? — предложил Фило с коварной улыбкой. — Она называется «Поэт и ученый».

— Не может быть! — закричал Мате, выхватывая книгу. — Как же я не заметил…

Он выглядел таким пристыженным и несчастным, что у добросердечного филолога под ложечкой засосало.

— Ничего не поделаешь, дорогой. От предубеждения до заблуждения — один шаг.

— Да, — покаянно закивал Мате, — всегда запоминал только то, что хотел. Предубеждения делают нас слепыми.

— Это я и по себе знаю, — признался Фило. — С детства вбил себе в голову, что не способен к точным наукам. А между тем умудрялся ведь как-то сдавать экзамены. Выходит, не так уж я туп. Попросту нашел удобную формулировку, позволяющую мне лоботрясничать: раз неспособный, так и стараться не стоит — все равно ничего не пойму.

Раздался пронзительный свист. Приятели вздрогнули.

— Похоже, нас с вами освистывают, — невесело пошутил Мате. — Кто бы это?

— Чайник, — пояснил Фило. — Между прочим, тоже член нашей семьи, и весьма уважаемый.

Решето Эратосфена

Фило пошел на кухню, позвякал там посудой и вернулся с подносом, на котором красовались два чайника, эмалированный и фарфоровый, покрытый белоснежной салфеткой.

— Люблю чай, — сказал он, ставя поднос на веселую красную табуретку. — А вы? По лицу вижу, что равнодушны. Значит, не пробовали чая моей заварки.

Они сели за тщательно накрытый стол. Пенелопа и Клеопатра сразу позабыли о своей провинности и, умильно мурлыкая, терлись о ноги хозяина. Тот поставил перед ними тарелку с мелко нарезанной колбасой, и кошки принялись за еду, деликатно подхватывая розовые кусочки свежими, как лепестки, язычками.

Осторожно наклоняя чайник, Фило наполнил стаканы дымящейся, золотисто-коричневой жидкостью.

— Вот как надо разливать чай!