он затянул окрестность.

Подошел ко мне какой-то мальчик

И воскликнул: «Что ты, друг любезный,

В полотно уставился глазами?

Иль навеки потерял охоту

Красками орудовать и кистью?»

На дитя взглянул я и подумал:

«Ишь, наставник у меня нашелся!»

«Так сидеть бездейственно и мрачно, —

Молвил мальчик, – выйдет мало толку.

Хочешь, я картину нарисую,

Научу, как пишутся картины?»

И тотчас же пальчиком искусным,

Розовым и белым, точно роза,

Быстро начал по холсту водить он,

Пальцем начал рисовать картину.

Наверху изобразил он солнце

В блеске ослепительно прекрасном,

Облака, с краями золотыми

В тех местах, где луч сквозь них пробился.

Трепетными, легкими мазками

Лес наметил, от росы блестящий,

А за лесом широко и вольно

Цепь холмов волнистую раскинул.

Без воды не обошлось в картине —

Написал и речку, так правдиво,

Будто солнце на воде сверкало,

Будто волны на песок плескались.

За рекой простерся луг с цветами,

На лугу зажглись, затрепетали

Зелень, пурпур, золото, эмали,

Россыпи рубинов и смарагдов.

А над всем – лазурный купол неба,

И вдали – синеющие горы.

Восхищенный, то на живописца

Я глядел, то на его картину.

«Ну, теперь ты видишь, – мне сказал он,

В этом деле кое-что я смыслю,

Но пора заняться самым трудным».

И тогда, с великим прилежаньем,

Написал он пальчиком искусным

На опушке леса, там, где солнце

Ярким светом зелень заливало,

Написал прелестную пастушку,

Стройную, в простом, открытом платье,

Синий взор и розовые щеки,

Розы-щеки, схожие по цвету

С пальчиком, который сотворил их.

«О дитя! – вскричал я. – У кого ты,

У какого мастера учился

Рисовать так верно и правдиво

И с таким высоким совершенством?»

Не успел еще договорить я,

Закачались ветви на деревьях,

Легкий ветер закурчавил воду,

Взвил косынку на кудрях пастушки,

И тогда, – о, как я изумился! —

Девушка ногой переступила,

Обернулась и пошла к утесу,

Где сидели я и мой учитель.

И когда все, все пришло в движенье,

Воздух, волны, листья, и косынка,

И сама красавица – о боги! —

Мог ли я недвижно, будто камень,

Усидеть на каменном утесе!

«Купидо, шалый и настойчивый мальчик…»

Купидо, шалый и настойчивый мальчик,

На несколько часов просил ты приюта.

Но сколько здесь ночей и дней задержался,

И ныне стал самовластным хозяином в доме.

С широкой постели я согнан тобою,

Вот на земле сижу и мучаюсь ночью.

По прихоти своей очаг раздувая,

Ты зимний сжигаешь запас, и я тоже сгораю.

Посуду всю ты сдвинул, все переставил;

Ищу, а сам как будто слеп и безумен;

Нещадно ты гремишь; душа, я боюся,

Умчится, мчась от тебя, и дом опустеет.

Ноябрьская песня

Стрелку, – но не тому, кто сед,

Кто правит солнца бег,

Скрывает мглой небесный свет

И шлет нам первый снег, —

Но мальчику восторг певца!

Почтим того хвалой,

Кто ранит нежные сердца

Волшебною стрелой.

Он согревает мрак ночей

Порою зимних вьюг,

Дарит нам преданных друзей

И сладостных подруг.

Да вознесем его к звездам,

Чтоб вечно меж светил

Он, светлый, улыбаясь нам,

Всходил и заходил.

Саконтала́

Что юный год дает цветам —

           Их девственный румянец;

Что зрелый год дает плодам —

           Их царственный багрянец;

Что нежит взор и веселит,

           Как перл, в морях цветущий;

Что греет душу и живит,

           Как нектар всемогущий:

Весь цвет сокровищниц мечты,

           Весь полный цвет творенья,

И, словом, небо красоты

           В лучах воображенья, —

Все, все Поэзия слила

           В тебе одной – Саконтала́.

Посещенье

Нынче я хотел прокрасться к милой;

На замок закрыты были двери,

Но ведь ключ всегда при мне в кармане!

Дверь желанную открыл я тихо.

Я любимой не нашел в гостиной,

В спальне также не нашел любимой,

Наконец я тихо отворяю

Двери задней комнаты и вижу:

На диване спит она одетой.

За работой милая уснула,

Руки нежные на грудь сложила,

Выронив и спицы и вязанье.

К ней подсев неслышно, стал я думать,

Надо ли будить ее сейчас же, —

А меж тем смотрел, каким покоем

Полны были сомкнутые веки,

Тихой верностью дышали губы,

Прелесть на щеках была как дома,

И невинность с добротой сердечной

Грудь то опускали, то вздымали.

Сна божественный бальзам разнежил

Вольно разметавшееся тело.

Радостно смотрел я – и желанье

Разбудить ее сковала прочно

Радость тайною, но крепкой цепью.

Думал я: «Любимая, так, значит,

Даже сон, предатель всякой фальши,

Уличить ни в чем тебя не может,

Повредив во мненье друга хрупком?

Ведь сейчас глаза твои закрыты

И приворожить не могут взглядом,

Губы нежные не разомкнутся

Ни для слова, ни для поцелуя,

И распались колдовские кольца

Обвивающих меня объятий,

И, наперсница дразнящей ласки,

Нежная рука лежит недвижно.

Будь ошибкой то, чем ты мне мнишься,

Будь моя любовь самообманом,

Все бы мне сейчас могло открыться:

С глаз повязка спала у Амура».

Долго я сидел и любовался

Неподдельностью ее достоинств,

Радуясь моей любви, не