Когда дедушка объяснил мне, что значит аббревиатура БОМЖ, я ответила, что я ВВО – Все Время Одна. Не знаю, была ли я действительно все время одна, не думаю. Но попробуйте посмотреть на этот эпизод глазами напуганной маленькой девочки.

Я заедаю тревогу шоколадками Kinder. Это те самые шоколадки с белокурым улыбающимся мальчиком на коробках, а каждый кусочек внутри завернут в отдельный фантик. Я ем их много, очень-очень много. Не останавливаюсь, пока они не закончатся. Мне надо доесть их до конца. Я начинаю толстеть. Сильно и быстро. Естественно, это усложняет начало школьной жизни, я становлюсь объектом насмешек для банды придурков. Я утешаю себя еще бóльшим количеством шоколадок. Я чувствую себя ужасно, и родители пытаются помочь. Мы идем на консультацию к диетологу.

Одну из таких консультаций я запомнила особенно хорошо. Кажется, я была уже чуть старше. Прошел год или два, я продолжала толстеть. Мы пошли к врачу в среду утром, когда у меня нет уроков. Я в панике: в шкафу нет чистых трусов, а перед врачом придется раздеться! Хватаю пару с сушилки – они еще влажные. Я в ужасе представляю, как врач подумает, что я описалась. Заметно ли это? По дороге на прием я только об этом и думаю. Раньше я не задумывалась о том, что я толстая. Я воспринимала свое тело просто как «свое». Я не задумывалась о своей внешности, пока не было проблем. Сейчас я все время переживаю, нет ли у меня других недостатков, которые я не замечаю. Ведь я не знала, что я толстая, сколько еще у меня таких неочевидных дефектов? Может быть, я плохо пахну? Может быть, я выгляжу так, будто описалась?

Мама ждет в коридоре, мы с диетологом в кабинете вдвоем.

Он просматривает мою карту. Ищет страницу с графиком соотношения роста и веса. До шести лет значение было четко посередине между двумя розовыми линиями, обозначающими границы нормы. С тех пор я постоянно толстела, и мой график все больше отклонялся от заветной золотой середины. На медосмотре в школе медсестра спросила меня: «Ты на полдник ешь хлеб с маслом или масло с хлебом?» Ненавижу масло. И не понимаю, почему медсестра задает такие вопросы. Продукты еще не успели обрести в моей голове моральное значение, напрямую зависящее от их калорийности.

Врач смотрит на график, который все больше отклоняется от нормы.

– Что же такого произошло, юная леди, что ты начала столько есть?

Не знаю, что ответить. Доктор просит раздеться и взвеситься. Я остаюсь в трусах. Очень боюсь, что он подумает, будто я описалась. Я поправилась еще больше. Врач вздыхает, глядя на цифры, и ставит крестик в медкарте.

– Ты ешь дома овощи?

– Ну да…

– Какие?

– Не знаю… Деревенскую смесь, например.

– Замороженную?

– Ну да…

– А твоя мама не очень серьезно относится к проблеме! Она должна кормить тебя свежими овощами с рынка.

– Папа говорит, что мама работает допоздна.

– Ах, допоздна? Кем она работает?

Я чувствую, что он недоволен, но не понимаю почему.

– Она слушает людей, у которых проблемы. Днем люди работают, поэтому она возвращается поздно… Но мама готовит мне по четвергам.

– Вот оно что, мамы теперь работают допоздна… И тебе готовит папа?

Да, мама поздно возвращается, у нее длинная черная шуба, я чувствую запах холода, когда она приходит и обнимает меня. Она как черная пантера, огромная черная пантера, которая защищает меня по ночам.

– Да, готовит папа.

– Готов поспорить, он частенько кормит тебя жареной картошкой…

– Нет! Но мы часто ходим в греческий ресторан!

Да, папа, конечно, тот еще кашевар. Праздничный ужин у нас обычно состоит из рыбы в панировке и картошки. Зато каждый вечер он смешит нас с братом до колик. Я часто прошу его остановиться, потому что от смеха болит живот! Но мистеру Овощи с Рынка на это наплевать.

– В греческом? И что ты там ешь?

– Ну, сэндвич с мясом, картошкой фри, салатом, помидорами, луком, но не обязательно класть все вместе, можно выбрать – лук, помидоры или салат.

– Это кебаб?

Он в ужасе.

– На нашей улице два места, где готовят кебаб…

Он перебивает меня, вздохнув, и дает мне знак одеваться.

Я хотела объяснить, что есть два греческих ресторана. «Злой грек», у него вкуснее, но мы ходим к «доброму греку», там не так вкусно, но «у бедняги совсем нет посетителей!».

Я одеваюсь, мне хочется плакать, рыдать. Кажется, я пережила кошмар всех девочек – оказаться нагишом у доски и неправильно отвечать на все заданные вопросы. Чувствую, будто на меня нападают со всех сторон. Доктор раскритиковал мое тело, жизнь, родителей. Он растоптал весь мой маленький мир. И вот я, полуголая, впервые столкнулась с сексизмом, с нормативностью, с конформизмом. Протягиваю чек, который передали родители. Он запачкан.

– Кстати, передай родителям, что не стоит хранить чековую книжку на кухне…

Действительно, дома бардак, но веселый бардак. Чековую книжку часто можно обнаружить на кухне, блокнот в ванной, шины в коридоре, а кошачью шерсть в душе. Но это мой дом! Мое жилище! Я чувствую себя виноватой за то, что не смогла защитить родителей. Мой детский мозг связывает оценку моего тела с тем, как пренебрежительно доктор говорил о моих родителях. Он считает их плохими из-за меня, потому что я толстая.

Тем же вечером открываю медкарту и смотрю на график соотношения роста и веса. И молюсь. Я никогда в жизни не молилась и не верила в Бога, но я молюсь, стоя на коленях в ночной рубашке: «Боже, пожалуйста, верни мой график в норму, верни мой график в норму».

Ну, конечно. Я пишу эти строки и сразу все понимаю. С тех пор я ничуть не изменилась. Поиск оценки Эло – та же молитва. Я все та же маленькая девочка, мечтающая быть нормальной. Где сейчас стоит мой крестик на графике? Вернулся ли он в рамки нормы? Скажи, Tinder, я теперь в порядке? Каждый свайп должен служить подсказкой и говорить: «Да, Жюдит, ты на правильной стороне!»

Тот факт, что психологические проблемы сделали меня легкой добычей и я стала зависимой от Tinder, отнюдь не доказывает, что проблема только во мне. Нас десятки, сотни, тысячи, миллионы тех, кто не совсем в ладах с головой, когда речь идет о любви и привязанности. Именно поэтому дизайн зависимости так хорошо действует на таких, как я. Я просматриваю десятки