привлечение дополнительной рабочей силы из Узбекистана, Казахстана и Чкаловской области (ныне Оренбургской, где и сейчас проживает значительное число мусульман) в южную часть РСФСР[122], а в «Туркменской искре» позже вышел развернутый репортаж об узбекских рабочих с фотоснимками их трудов[123]. Так что несмотря на то, что планы восстановления разрабатывались московскими и ленинградскими архитекторами, работали над их воплощением жители среднеазиатских республик. При этом о многих союзных республиках словно бы вовсе позабыли[124]. Совершенно иной была ситуация в 1966 году в Ташкенте: со всех союзных республик тянулись поезда с тысячами и тысячами желавших помочь восстанавливать пострадавший город.

Несмотря на прославление узбекских строителей в «Туркменской искре» летом 1949 года, слышно, что со времени начала восстановительных работ тон публикаций несколько изменился. Уверенность в их успехе сменилась теперь недоуменным разочарованием в том, как они проводились; бок о бок с заверениями, что Ашхабад станет «краше, чем прежде», теперь стали появляться сообщения о коррупции и непрофессионализме[125]. Так, разрушенную местную библиотеку сперва собирались восстановить и даже выделили под нее землю, однако городской совет вдруг изменил решение, отозвав разрешение на застройку участка. Не разрешилась ситуация и спустя несколько месяцев: под библиотеку все еще не могли отвести ни клочка земли. В другой раз для строительства медцентра прибыла партия кирпича, которую затем по какой-то причине было приказано увезти обратно; а через некоторое время местный архитектор обзавелся кирпичным забором вокруг своего свежеотстроенного дома, хотя до землетрясения никакого забора у него никогда не было. В довершение всего местные жители то и дело становились безземельными и бездомными, поскольку просто не умели должным образом подготовить документы[126].

Так что на городском собрании, проведенном спустя десять месяцев после землетрясения, громогласно высказывалось множество различных претензий. Кто-то сетовал, что строительные работы идут чересчур медленно, что материалы портятся от простоя, а на макеты и дома-образцы никто даже не обращает внимания; другой, вторя ему, заявлял, что и то, что строится, – строится без толку и плана, и потому в результате окна в новых домах нормально не отворяются, а двери не закрываются[127]. Темпы работ местных стахановцев замедляло то, что поставлявшиеся комплектующие часто не соответствовали заявленным в проекте уже строящегося здания[128]. Критика в прессе не умолкла и к 1950 году, а строительные компании подвергались суровому общественному порицанию. Так, к примеру, сообщалось, что Ашхабадпроект «давно позабыл о каких бы то ни было нормативах или надлежащих технических условиях»[129]. В общем, и через два года после землетрясения контроля ничуть не прибавилось, поскольку высокопоставленные ревизоры крайне редко выбирались воочию оценить ход работ[130].

Подобные отзывы вполне вписывались в шаблон коммунистической самокритики, однако они немаловажны и в другом аспекте. Готовность чиновничьей бюрократии дозволить к публикации подобные едкие памфлеты говорит о безразличии со стороны Москвы. Да, Сталин санкционировал строительные работы, предписав минимизировать возведение многоэтажных строений (что резко отличалось от эпохи Брежнева, при котором высотные здания строились в сейсмически активных зонах) и для пущей безопасности повысив сейсмологический коэффициент Ашхабада[131]. Требование строить малоэтажные дома исходило сугубо из соображений безопасности, поскольку оно никоим образом не совпадало с тогдашними тенденциями советской архитектуры: всего за год до ашхабадской трагедии в Москве заложили фундаменты знаменитых сталинских высоток[132]. Однако у Москвы не было ни желания, ни времени, а потому и политической воли к тому, чтобы архитектурно или как бы то ни было еще вмешиваться в ашхабадскую жизнь, что и отразилось на всем ходе восстановительных работ. Кроме того, газетные публикации также позволяют составить представление о работе памяти советских людей при разных вождях: так, в описаниях ашхабадского землетрясения брежневской эпохи о недочетах восстановительных работ скромно умалчивалось, хотя газеты сталинского времени находились с общественностью на одной волне[133].

Вдобавок ко всем огрехам официальной реконструкции некоторые домовладельцы, пользуясь тем, что государство не монополизировало строительные работы, предпочитали взяться за дело самостоятельно. Подобные предприятия, конечно, оказывались в той же, а то и большей степени сумбурными, что и правительственные стройки, и в результате всего этого город уже точно не отстраивался согласно плану, разработанному московскими архитекторами. Поскольку городской совет чрезвычайно медлительно реагировал на запросы домовладельцев, им приходилось самим изыскивать решения своих проблем[134]; когда же подходящее решение было найдено, всевозможные нормы и стандарты особого интереса уже не вызывали, в результате чего нередко возникал вопрос о сносе[135]. Конечно, домовладельцы получали страховые компенсации на восстановление пострадавшей недвижимости, но и этот процесс отнюдь не был безупречным[136]. Ашхабад вскоре превратился в город, отстраивающийся хаотично [Кадыров 1990: 16]. Так как большая часть строительных работ относилась к жилым массивам, стройка постепенно превратилась в общий хашар – среднеазиатский вариант субботника. C подачи «Туркменской искры» этот термин получил значение общественной помощи на правительственных стройках, но им также описывалась любая незапланированная деятельность на благо общества[137]. Следующий всплеск популярности этого понятия пришелся на ташкентское землетрясение, когда правительство вновь подняло хашар на щит.

Рис. 2.1. Новый «стандартный» жилой дом в Ташкенте. Опубликовано в «Туркменской искре» 9 марта 1949 года. Библиотека Конгресса США

Вынужденной альтернативой разрушенным домам являлось устройство жилья временного, чтобы огромному количеству пострадавших было где жить, пока их новые жилища не будут готовы. Однако восстановление города продвигалось столь медленно, что многим так и пришлось навсегда остаться в этих времянках, как их окрестили. Строили их из лома и прочих подходящих материалов, оставшихся от разрушенных землетрясением домов; в результате времянок получилось такое количество, что заменить их все постоянным жильем оказалось непомерно дорого [Кадыров 1990: 26].

В посвященном сороковой годовщине землетрясения письме в «Вечерний Ашхабад» читательница газеты с грустью замечает, что многие и по сей день живут в тех же бараках. Пережившие землетрясение намертво застряли во времянках, хотя новоприезжим тут же выделялось жилье[138]. Даже спустя столько десятилетий город все еще нес, словно клеймо, эти свидетельства скверно организованных работ.

Схожую ситуацию мы можем наблюдать и в случае с двумя другими организациями, которые должны были сыграть в Ашхабаде весьма заметную роль. Во-первых, это комсомол, то есть Коммунистический союз молодежи, который, по большому счету, так и не объявился в разрушенном городе. Героические подвиги отдельных комсомольцев не вызывали большого интереса у местной прессы, но отсутствие полномасштабного комсомольского десанта как в рядах рабочих, так и среди специалистов незамеченным пройти не могло и резко критиковалось[139]. Во-вторых, Красный Крест, внесший столь