звонки: «Сегодня будет землетрясение? А спать уже можно ложиться?..» [Песков 1966: 32].

К счастью, количество жертв было относительно невелико, и даже раненых насчитывалось всего порядка нескольких тысяч. Цифры удивительные: ведь землетрясение случилось рано утром, когда большинство горожан находилось дома, а значит – потенциально под завалами [Песков 1966: 32]. В руины действительно обратились многие здания, а материально-техническое имущество города было сильно повреждено. Конечно, не стоит безоговорочно доверять статистике – тем более советской, которую, как известно, чрезвычайно нелегко хоть как-то проверить, – однако привести общие цифры будет все же нелишним. Город потерял почти треть всего жилого фонда (около двух миллионов квадратных метров площади), а сильно пострадали еще около 95 000 квартир; более 180 образовательных учреждений пришли в негодность. В одночасье десятки тысяч людей сделались бездомными и вскоре заполонили все центральные улицы города [Алдылов, Максумов, Турсунов 1970: 23]. Ситуация была, несомненно, отчаянная, но точно она не выходила из-под контроля – вплоть до работы родильных отделений, в одном из которых в тот день родился известный ныне узбекский ученый Равшан Назаров [Кудайбергенова, Эрметова, Каланов 2008].

Понимая значение Ташкента, советские руководители самолично – в отличие от Ашхабада – взялись за решение проблемы. О землетрясении незамедлительно сообщили все крупнейшие газеты страны, а уже на следующий день в город прилетели Брежнев и Косыгин[158]. Косыгин в Ташкенте уже был хорошо известен, а назначенный за несколько недель до этого на XXIII партийном съезде генеральным секретарем ЦК Брежнев получал прекрасный шанс усилить свои позиции[159]. Словом, они тут же вылетели в пострадавший город, хотя, по счастью, жертв в нем было относительно немного. Для поднятия народного духа Брежнев обратился к местному партактиву с речью, в которой пообещал в кратчайшие сроки восстановить Ташкент[160]. Дело осложнялось периодическими ударами-отголосками, продолжавшимися все лето того года, а мощный толчок 10 мая даже всерьез поколебал уверенность граждан в том, что все позади[161].

Но, несмотря на все трудности, советские люди гордились своими грандиозными стройками и восхищались вырастающими ввысь над землей конструкциями – недаром в русском переводе «Интернационала» были слова «Мы наш, мы новый мир построим». И если в Ашхабаде эти слова разошлись с делом, то в 1966 году компартия желала видеть отлаженную и эффективную работу по восстановлению пострадавшего города, в мобилизации ресурсов для которой примет участие весь Советский Союз целиком. В связи с этим партия во главе с зампредом Совета министров И. Т. Новиковым[162] постановила создать специальный комитет по «ликвидации последствий землетрясения» [Орехов 1970: 8]. Советское руководство с самого начала было чрезвычайно осторожно в определениях трагедии. Так, в одной служебной записке Совета министров касательно помощи населению «Ташкента, пострадавшего в результате землетрясения», эта строчка – «пострадавшего в результате землетрясения» – была опущена, а само заглавие теперь гласило о помощи местным жителям в «ликвидации последствий стихийного бедствия»[163]. При этом слово «ликвидация» явно несло коннотации конца двадцатых, когда повсюду звучали призывы «ликвидировать кулачество как класс» и т. п. Подобная терминология указывала на готовность партии ради достижения нелегкой цели прибегнуть и к чрезвычайным мерам. Поставив перед комитетом все необходимые задачи, Брежнев отбыл из города в полной уверенности, что партия вполне сможет обеспечить светлое будущее столице Узбекистана и всей Средней Азии.

Однако же сложностей с восстановительными работами оказалось куда больше, чем ожидалось. Во-первых, партийным функционерам требовалась масштабная кампания в прессе, дабы на пострадавший город можно было бросить трудовой десант (полная противоположность атмосфере секретности, окутывавшей действия китайских властей при таншаньском землетрясении летом 1976 года) [Chen 2005]. Вопреки весьма изощренному цензурному законодательству, ограничивавшему публикацию сведений о катастрофах, ташкентское землетрясение то и дело фигурировало в заголовках[164]. Конечно, сразу же за самим землетрясением проявилась и известная избирательность в сообщениях о нем, однако же само освещение происходящего продолжалось годами – параллельно строительным работам. Наконец, спустя шесть лет в «Новом мире» вышла ликующая статья, возвещавшая о новом Ташкенте [Матчанов 1972]. Изучение того, как Советское государство информировало граждан об этом землетрясении, создает необходимый для понимания происходивших тогда процессов фон, что, в свою очередь, подготовит нас к следующей главе, где речь пойдет уже непосредственно о восстановлении Ташкента.

Брежневскую эпоху прежде характеризовали либо как неототалитарную реакцию на хрущевский период – как твердую руку государства, направляющую действия личности, – либо, в более позднее время, как эпоху стагнации и застоя, когда геронтократия безуспешно силилась решить нарастающие социально-экономические проблемы. История ташкентского землетрясения предлагает альтернативную интерпретацию. В процессе восстановления города человеку открывались самые разнообразные новые возможности. Более того: поскольку все предприятие оказалось столь длительным, растянувшимся во времени, сам город так никогда и не вернулся к спокойной, размеренной жизни. Пусть советская экономика периодически проседала, но Ташкент неумолимо рос: сперва на первых полосах, а затем – как мы увидим в следующей главе – и непосредственно на улицах разрушенного города.

Ташкент на первых полосах

Крупнейшие газеты страны вроде «Правды» тут же наперебой бросились освещать события вокруг бедствия, описывая прибытие Косыгина и Брежнева в Ташкент и приводя основные данные о масштабах произошедшего[165]. Вполне ожидаемо, что ряд тем повторялся от публикации к публикации. В прессе подчеркивались небывалые темпы восстановления города, помощь, оказываемая ему со всех концов Советской страны, порядок, царящий в городе, и центральная роль во всем происходящем дружбы народов. Рефрен о порядке стратегически являлся не только способом купировать панику, но также и напоминанием о том, что содействие процессу восстановления является долгом добропорядочного гражданина. Данная стратегия отнюдь не является уникально советской: схожий подход имел место и в американском контексте. Скажем, после чарлстонского землетрясения в 1886 году рабочих призывали не поддаваться панике и возвращаться к труду, а жителей – оказывать помощь всем пострадавшим, невзирая на цвет кожи [Walter 2010: 136–138]. Каждая газета по-своему обращалась к названным темам, помещая их в знакомый своему читателю контекст.

Для местных жителей главным источником информации была ташкентская «Правда Востока». 27 апреля того года, в русле информационной повестки о дружбе народов союзных республик, «Правда Востока» сообщила о кандидатах на всесоюзные выборы в Верховный Совет, о прибытии в город Брежнева и Косыгина, а также об окончании «декады белорусского искусства» в Узбекистане[166]. И конечно, в последующие годы «Правда Востока» детально освещала все события, связанные с землетрясением. В газете периодически сообщалось и о других трагических событиях, впрочем без особых деталей. К примеру, в конце июня на северо-востоке республики разлилась река Исфайрамсай, причем, по данным местной метеорологической станции, вода