Умом я понимала. Понимала, что это уже происходит. Мы все больше и сильнее прорастаем друг в друга с каждой минутой, с каждым ударом сердца. Вот уже и разрывы — болезненны, а все плохое забывается, будто раскаленный воздух пустыни выжигает эти моменты дотла.

Вокруг — ужас, древняя варварская вакханалия с рабовладельческим строем и безысходностью, а в моем сердце все чаще звучит мелодия восточной сказки.

Шейх Аль Мактум мог осыпать меня алмазами и добиться лишь презрения, но окаменелость пустыни, та самая роза, стала для меня самым ценным подарком. Я все еще его боялась, но отрицать свое влечение, желание оказаться в его объятиях становилось все труднее и труднее.

Мы выехали за пределы селения. Вскоре освещение и крики жителей поглотили тьма и тишина пустыни. Даже цикады замолчали, лишь иногда слышались крики ночных птиц и лай шакалов.

— Куда мы едем? — не выдержала я.

— Пока что не в твой дом, Газаль. С каждым днем и часом мысль о том, что тебя придётся рано или поздно отпустить, становится невыносима. И ты сама, разве ты по-прежнему так же сильно стремишься туда и ненавидишь меня?

— Кемаль, — раздражённо выдохнула я, — ты упорно хочешь прочитать в моем сердце то, чему там нет места и никогда не будет. Если бы все это произошло с нами при других обстоятельствах…

— То ты никогда бы не стала моей, Роза Пустыни. Твоё воспитание и наличие недостойного тебя мужа не позволило бы открыть душу и сердце чувствам, которые дали бы тебе второе дыхание.

— Ты уже который раз зовёшь Далиля недостойным. Да, он не воин, он мудрец. Но этот человек подарил мне то, что никогда бы не смог дать никто другой. И то, что пытаешься отнять ты. Не было ни дня, когда бы я была несчастлива с ним…

— Газаль, во имя Аллаха, ты снова врешь себе! — горячо воскликнул Кемаль. — Ты действительно считаешь, что математика и твои открытия в этой сфере — счастье для женщины? Это не так. Это хобби, которое делает тебя живой, но истинное счастье — любовь. Любить науку невозможно. Она никогда не заменит любовь к мужчине.

— Вот поэтому я никогда не захочу остаться с тобой, Кемаль. Ты так легко обесценил все, чем я жила. Я снова вижу в тебе того самоуверенного мальчишку, что однажды в детстве, во время приближения песчаной бури, наотрез отказался играть с девочкой, которая умела слагать числа в уме и высчитывать скорость ветра!

— Я помню тот день, — Аль Мактум был поражён. — Удивлен, что и ты тоже. Тебя это задело?

— Нет. Тогда я еще не знала, чем вызвано твоё недовольство. И меня воспитывали с установками во всем угождать мужчине. Желая мною обладать, ты хочешь отнять у меня все, что мне дорого. Мою реализацию, мою свободу, мои мысли! А ведь знаешь, если бы ты не был таким жутким шовинистом, я бы подсказала, как усовершенствовать твою шахтёрскую конструкцию. Но явно же её проектировал мужчина, которому тебе проще довериться!

— Я не отниму у тебя то, чем ты живёшь и в чем достигла успеха, Газаль. Не делай врага из того, кто не хочет с тобой воевать. Если тебе необходимы книги, вычислительная техника и время, чтобы этим заниматься, ты все это получишь. Простой просьбы было бы достаточно.

— А как насчет свободы?

— Надо уметь довольствоваться малым, — строго сказал Кемаль. — Её ты пока что не получишь. Смирись.

Он натянул поводья, лошади в такт замедлили шаг. Из-за горной гряды показался серп месяца.

— Придётся завязать тебе глаза, — Кемаль спрыгнул на землю и помог мне встать.

— Что? Зачем? Руки, надеюсь, не надо?

— Доверься мне, Газаль.

— Да зачем? Здесь темно, как на дне глубокого колодца…

— Ты увидишь это, когда мы будем на месте. И поверь, так впечатлений будет гораздо больше.

Грубоватая ткань коснулась моей кожи, превратив темноту ночи в абсолютный мрак. И сразу все звуки пустыни стали ярче, громче и тревожнее. Взмах крыла ночной птицы, быстрый бег сайгака, писк летучих мышей. И на фоне этого почти потерялось журчание воды где-то вдалеке, шелест ветра в кронах дерева, всплеск — и снова тишина.

Придерживая меня за локоть, Кемаль задал направление. Я шла, чувствуя, как ноги тонут в песке — но не так сильно, как на бездорожье. К источнику звуков вела протоптанная тропа.

Лошади фыркали, почувствовав воду, Аль Мактум несколько раз отдавал им приказы тихим голосом. Любопытство переполняло меня, да и трудно было не понять, куда именно мы идём. Особенно когда песок показался слегка влажным, и легко пружинил под ногами.

Но зачем было завязывать мне глаза? Что там такое, чего я не должна видеть? Может, где-то есть дорожный знак, огни аэропорта, зарево от освещения населенного пункта? Сильнее, чем мною, Кемаль был одержим контролем над моей свободой. И прекрасно понимал, что при большом желании я стану мыслить логически, а не эмоционально. А логика найдет выход из самой патовой ситуации.

Пять минут я двигалась, ощущая руку Кемаля, в абсолютной тишине и темноте. Только свежесть водоёма уже настолько усилилась, что её нельзя было перепутать ни с чем другим. И вот он велел мне остановиться. Но повязку снять не спешил. Привязал лошадей, властно осадив, когда я сама потянулась к отрезу ткани.

— Это место называют оазисом Влюбленных, — лаская мою шею горячим дыханием, известил мужчина. — Существует древняя легенда. Однажды двое путников заблудились в песках. Их могла иссушить жажда и погубить голод, но как-то в ночи они услышали призыв. Прекрасный женский голос. Этого было достаточно, чтобы оба собрали последние силы и пришли на его зов.

— Один из них должен был умереть, — цинично заметила я. — Иначе оазис носил бы иное название. Оазис кровопролития. Оазис сражения за сердце женщины.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — мне послышалось веселье в голосе Кемаля. — Умереть… Либо оступиться, проиграть, уйти побежденным. Как и в жизни. Меняется время, но не суть.

Я прикусила губу. Нетрудно было догадаться, о чем толкует мой похититель: намекает на Далиля и какую-то тайну, которая должна открыть мне глаза. Стало не по себе оттого, что Аль Мактум прекрасно знает, что наш брак уже давно держался только на взаимоуважении и общих интересах, но не на страсти. Может, это его главный козырь?

— Разговор заводит нас в тупик, — длинные пальцы мужчины коснулись узла на затылке, и ткань упала к моим ногам. — Смотри!

Первое, что