В такие моменты всё рушилось.

В такие моменты Адалин ощущала, какая между ней и братом пропасть — просто километровая. И с каждой такой встречей они становились всё дальше и дальше друг от друга. Уже сейчас, когда им было только по пятнадцать лет, они оба редко проводили время в компании друг друга, предпочитая друзей. Семья для Адалин никогда не ассоциировалась с домом.

И в моменты отчаяния она думала, что лучше бы брат родился первым, и 4 минуты и 16 секунд не существовало бы вовсе.

Однако, даже когда их отношения ощущались холоднее ледников Антарктиды, между ними всё ещё продолжали существовать остатки той семейной идиллии, о которой так мечтала Адалин. На удивление, они с братом настолько обожали играть в шахматы, что только это и давало им времени наедине. Если, конечно, отец на находил их здесь.

Это было некой возможностью для Эда отомстить сестре за первенство в рождение — а для Адалин хорошей возможностью пообщаться с братом. Пусть и на настоящем шахматном поле боя, но такая возможность давала Аде одно хорошее преимущество. За время игр она смогла достаточно хорошо изучить брата, чтобы выучить тактику его игр.

Эдвард всегда нападал бездумно — как только он видел возможность забрать себе фигуры сестры, в его глазах загорался настоящий животный азарт. Он уже не задумывался о том, что ему нужно продумывать каждый свой ход, мечтая лишь о сладком вкусе мести и дурманящей победы. А потом Адалин ставила ему шах и мат, Эдвард проигрывал и злился уже не на себя. А на сестру, которая снова оказалась в выигрыше.

… и их отношения становились хуже.

Адалин сдвигает ладью влево одну клетку. Откидывается на спинку кресла, и почти скатывается по нему вниз в полулежачее положение. От чёрно-белых клеточек рябило перед глазами; от двигающихся фигур уже порядком тошнило. Ада поднимает глаза на брата, наблюдая за его лицом в полумраке библиотеки. Его карие глаза горят безумным огнём, с остервенением скользя по дочке, в надежде найти хоть какой-нибудь изъян в разыгрываемой ими партией — хоть что-нибудь, что докажет его первенство. Эдвард не торопился, но все его мысли были слишком поглощены победой, чтобы продумать свои ходы достаточно хорошо.

Ослеплённый, как ему казалось, приближающейся победой, брат бездумно сдвигает ферзя вниз, пока Ада прикрывает глаза. Она знала, что он так поступит. Что возьмёт именно эту фигуру, что сдвинет её вниз — раз за разом повторяющий одну и ту же ошибку.

“Подумай немного, Эдвард. Не торопись. Не вини потом в проигрыше свою сестру, потому что она совсем не в чём не виновата. Ни в своём бремени. Ни в твоих проигрышах”.

Адалин сдвигает в бок короля, подтягиваясь в кресле, пока глаза впиваются в лицо брата, и терпеливо ждёт, когда до него дойдёт осознания всей ситуации. Глаза расширятся, губы сожмутся в тонкую линию, а Адалин сможет прошептать “шах и мат”.

Он не сразу понимает. Будто бы в съёмке слоумо, Эдвард растерянно смотрит на шахматную доску, проигрывая в своей голове эту партию снова и снова, желая найти ошибку — но не признаёт, что они его.

— Порой для победы много мыслей не требуется, — голос отца за спиной заставляет Аду сгорбиться и склонить голову. — Порой для победы нужно просто слушать то, о чём тебе говорят, а не проявлять глупую инициативу. Если бы ты послушал меня в самом начале, то тебе бы удалось одержать победу над сестрой, — голос холодный, командный, беспощадно жалящий.

“…тебе бы удалось одержать победу над сестрой”.

Адалин кривится от того, какой интонацией это было сказано, словно целиком съела лимон. Лучше бы отец засунул язык себе в задницу, потому что его слова делали отношения брата и сестры только хуже. Ада только и могла, что поджать губы, чтобы не среагировать на откровенную провокацию. Эдвард же реагирует моментально. Его щёки покрываются красными пятнами, в глазах загорается настоящий безумный огонь, готовый сжечь не только отца с Адой, но и весь дом.

Вместо пожара Эд подскакивает на ноги и, подцепив пальцами край шахматной доски, дёргает в сторону. Ни Ада, ни Энтони не вздрагивают, уже привыкшие к истерикам младшего Вуда. С шумом и треском шахматные фигуры рассыпаются по полу, катятся в разные стороны. Эдвард подскакивает на ноги вместе с опрокинувшейся доской — только что огнём не дышит, в остальном вполне походит на разъярённого дракона.

На такую импульсивную реакцию отец не обращает внимание — только уголки его губ, как показалось Аде, дёрнулись в каком-то странном, практически хищном оскале. Выводя Эда на эмоции, он словно каждый раз доказывал себе и другим, что сделал правильный выбор, когда назвал Адалин наследницей. Иной причины для этого глупого стравливания Ада просто не видела.

Брат практически рычит, когда выбегает из библиотеке, громко хлопая дверью. Отец подзывает звоном колокольчика горничную, чтобы та собрала рассыпанные шахматы и убрала за Эдвардом весь беспорядок. Сделай что-то подобное Адалин, он бы сказал ей убрать всё самой.

Медленным шагом Энтони обходит сидящую в кресле дочь, опускаясь в такое же кресло напротив неё.

— Выигрывать у брата тебе не составляет труда, но сможешь ли ты обыграть меня — ещё вопрос, — он переплетает пальцы перед лицом, скользя глазами по шахматной доске. — Посмотрим, хватит ли тебе хитрости и умений. Твои фигуры белые.

Адалин ненавидела играть с отцом. Хотя бы потому что он постоянно выигрывал. Не всегда честно. Хитро, безбожно юлил, добывая себе победу.

Адалин привыкла играть честно, а вот Энтони Вуд…

Июнь, 2020 год.

Россия, Санкт-Петербург.

Он открывает глаза под сопение Кирилла под боком, но это его не смущает. Они спали в одной постели с самой школы, когда оставались друг у друга в гостях, а потом и в студенчестве, когда родители Кирилла разрешили использовать эту небольшую дачу под выходные посиделки. Спальные места тут были не резиновые, и их большой компании приходилось ютиться. Троим девочкам они уступили спальню с кроватью побольше. Диму и Серёжу отсели в самую удалённую спальню на втором этаже — от храпа этих двух тракторов тряслось стекло в окнах. Кирилл с Ильёй выдвигали диван на первом этаже и ютились уже на нём.

Но несмотря на стеснённые условия, Илье нравилось это место за то, что его привычные утренние пробуждения приносили удовольствие. Здесь, и только здесь, он мог не хвататься за